– Шурка, не шути! Трава нынче не та. Клещи. Мы теперь траву стороной обходим.

– Боже! И здесь природа испорчена. Знаешь, что меня больше всего угнетает в городе? Земля сплошь под асфальтом. Газончики не в счет. А она, Земля, должна жить, дышать, рожать хоть что-нибудь. Пусть те же одуванчики. А ее лишили жизни, похоронили под асфальтом. А здесь она живет, плодоносит, радует. Глянь, Ась, как вымахала моя береза! А кора потемнела, потрескалась, словно у нас в старости морщины на лице. А я ведь помню ее белоствольной. Деревья тоже стареют и умирают.

Здравствуй, здравствуй, подружка березонька.
Как и я, ты была молодой.
Распустивши атласные косыньки,
ты блистала своей красотой.
Не найти, не сыскать такой стати.
Ты купалась у солнца в лучах
В белоснежном, как шелковом, платье
и сережках в зеленых кудрях.
Не тебе ли весенней порою,
как и мне, от зари до зари,
забавляясь любовной игрою,
пели песни свои соловьи.
Ты делилась со мной своим соком,
не жалела себя для меня.
В жаркой баньке березовым веником
изгоняли мы хворь из себя.
Каждый день для тебя был как праздник.
Ветерок твои кудри ласкал.
Любовался тобою проказник,
старый тополь, седой аксакал.
Опустели дворы деревенские.
Врозь росли и старели мы врозь.
Много позже, на самом закате,
снова свидеться нам довелось.
Стонут ветви твои в непогодушку.
Грустно стало. Так пусто кругом.
Тишина. И не слышно соловушки,
лишь ворона взмахнула крылом.
Вот и вихрь налетел, словно хищник.
Старый дурень – совсем одичал.
Он ворвался в чужое жилище,
раскосматил тебя, растрепал.
Твои листья теперь не для бани —
стали жесткими их кружева.
Вот отправят тебя на закланье —
скоро, скоро пойдешь на дрова.
Печь затопит дровами хозяйка,
золотые сверкнут угольки.
От березовых дров в печке жарко —
в самый раз, чтоб испечь пироги.
После этого станешь золою,
коль такая судьба суждена.
И одарит земля золотою
благодатью на грядках сполна.
Я пришла попрощаться с тобою,
и шершавую кожу твою
Нежно глажу своею рукою
и тебе мою песню пою:

«Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла,

люли-люли стояла, люли-люли стояла.

Не пойду во поле я гуляти, не хочу березоньку ломати,

Люли-люли ломати, люли-люли ломати.

Ей и без того одиноко, а друзья-подруженьки далеко,

Люли-люли далеко, люли-люли далеко.

Я найду березоньке подружку, что растет у леса на опушке,

Люли-люли на опушке, люли-люли на опушке.

Посажу я рядышком рябинку, будет веселей сиротинке,

Люли-люли сиротинке, люли-люли сиротинке.

А еще похожу я по лесочку и найду для них я два дубочка,

Люли-люли два дубочка, люли-люли два дубочка.

Им не грустно будет в непогоду, по весне поведут хороводы,

Люли-люли хороводы, люли-люли хороводы».

Своя земля и в горсти мила

– Где ты, Шура, раньше отпуск проводила? Как отправили тебя в техникум, так, считай, больше и не видели. Загорать ездила? За границу?

– Какое там! Отпуск две недели – оглянуться не успеешь. Была в Венгрии по турпутевке, в Риге, на Кавказе. И все, пожалуй. Да мне сейчас никуда особо и не хочется. Суетно стало. Все повалили в Турцию. Показывали по телевизору их главный город Анкару. Сверху, с самолета. Сплошь одни крыши, просвету нет. Что забыла я в том каменном городе? А на море, на берегу народу – в глазах рябит. Как грешники в аду. Я люблю смотреть на нарядных, а там все чуть ли не нагишом. Я предпочитаю на земле, в траве лежать, а не на песке под солнцем, «не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».

– Охота, небось, другие страны повидать?

– Охота. Только не любые. Перво-наперво я бы хотела побывать в Крыму, на Байкале, а потом уже в странах заморских. Выйдет он на пенсию, тогда и подумаем, куда нам поехать. Сейчас не получится – у него основная работа летом. А без него я не поеду. Аэропорты, самолеты, пересадки, оформление документов – сплошная суета.