– Школьные тетради, блокноты – в комнату Маргариты. Она же и кабинет одновременно. Как и положено, в кабинете есть стол, чернила, а теперь еще и бумага.

В комнате Симы в результате появились две эмалированные кружки, граненый стакан, чайник, шарф, варежки, две зимние шапки. А часы-ходики напоминали дом. Симе досталась подушка. Декоративная. С дивана или из детской комнаты. С аппликацией: петух с красным гребнем, желтым глазом-пуговкой, разноцветным хвостом.

Девочки по вечерам кипятили на плите воду. Заварка – фруктовый чай. Были в то время в продаже дешевые брикетики чая из перемолотых вместе с косточками сухофруктов, сладкие на вкус.

На общей кухне – кран с холодной водой. На плите – ведерная кастрюля с горячей водой. Хозяйка кухни тетя Паша поддерживала на кухне тепло и грела воду. Тут же на кухне можно было постирать в корыте белье. Мелкие постирушки – в цинковом тазике. Было и хозяйственное дешевое мыло. Эмалированный таз – для мытья головы. Бани и прачечной пока не было.

А самолеты сами не летают,

а пароходы сами не плывут

В цехах мерзли. Приходилось работать сверхурочно, спать в цехах. По закону подростки до 16 лет должны были работать не более 6 часов в сутки, не должны привлекаться к сверхурочным и ночным работам. Но какие законы в условиях войны, когда все работали сверх сил, сверх своих возможностей. Сима под этот закон не подходила: ей скоро минет 17 лет.

Работа не пришлась Симе по душе. Шум, грохот, духота. Многолюдно. Лучше бы было остаться дома, в деревне. Пасти коров, сеять, веять, молотить. Была бы ее воля, она, не раздумывая, уехала бы домой к маме. С нормой не справлялась, за что ей от бригадира доставалось больше всех. Ждали нового бригадира. Каково будет с ним Серафиме?

– Идут! – пронеслось по цеху.

– Вася! – вскрикнула от радости Сима.

– Василий Васильевич, – поправил ее старый мастер. – Стрижельников Василий Васильевич, ваш бригадир.

После смены Василий подошел к Симе:

– Как дела, Серафима? Говорят, норму не выполняешь?

Сима расплакалась от обиды за то, что все считают ее плохой работницей, относятся как к школьнику-двоечнику. Василию было понятно ее состояние. Не ее это дело. Это ему на войне мечталось вернуться на свой завод, в свой цех. Как цветку в стакане, сорванному со своей кочки суждено увядать в одиночестве, так же Серафиме было тоскливо, неуютно, а главное – недовольство самой собой. От этого никуда не убежишь. Некоторые убегали. Куда? Конечно, домой. Куда же еще? Дальше дома не убежишь. Их возвращали, судили, и вместо цеха и дома – срок в колонии.

Не дарите мне цветов, не дарите,
Пожалейте их, не рвите, не губите.
Пусть растут они привольно, не в неволе,
На полянке, на лужайке, в чистом поле.
Те ж – из магазина иль с базара —
Без природной чистоты, без нектара.
Из Голландии они, иль с Кавказа —
Не жильцы они у нас в хрустальной вазе.
Я б хотела быть той скромной ромашкой,
Что растет на лугу вольной пташкой,
Умывается росой утром рано,
Пьет дождливую водицу – не из крана.
Светит солнце ей – не луч от торшера,
А вокруг друзья, подруги, кавалеры.
Слева – Коля-колокольчик, справ Вася—василек,
Рядом песню напевает говорливый ручеек.
Я – смиренная ромашка полевая.
Если хочешь, я тебе погадаю:
Лепестками поляну украшу
И по ним распишу судьбу нашу.
Может, вместе под снегом зиму встретим,
Как пройдет она для нас – не заметим.
Хорошо бы в сене душистом,
Что в стогу на ветру в поле чистом,
Пусть в другом каком-нибудь месте,
Но до самого конца быть бы вместе.

Василий встал за станок, намереваясь провести мастер-класс. При этом заметил, что Симу что-то тревожит. Нервничает, торопится. Василий спросил: