О морально-нравственной стороне конунга говорить не приходится. Её как таковой, и не было. Это был обычный образ жизни древнего скандинава. Яма, в которую Хальв свалился, благодаря времени. Смалодушничав тогда, он так и не нашёл в себе сил, прийти к Идэн и извиниться за содеянный обман. Пусть, даже, если этот обман и был совершён им по принуждению. Волнения, которые бушевали в нем, он подавил брагой и пивом, погружаясь в покой алкогольного забвения, как состояние равновесия, превратившиеся для него в пытку жизни. Он катился по наклонной, деградируя и теряя свой облик. И, что удивительно, даже не желал этому противиться и что-то менять. Он летел в пропасть, им самим же и уготованную.

Всё своё время, Ирвинг проводил в ничегонеделание. Это бездействие он удачно совмещал с бессмысленным пьянством и заполнял всю свою, никчёмную жизнь, лишь только этим. Застолье стало его единственным центром событий. Пирушки ничего не оставляли после себя, кроме головной боли. Время от времени, он пытался размышлять. Размышлять, конечно, о не возвышенном. А хотя бы, о думах приземлённых: «Не отправиться ли ему в поход?..»

Но, все потуги Хальв, по лабиринтам разума, замыкались на собственной же персоне. И приводили всё к тому же застолью. В начале пира он пробовал рассуждать. Блуждал по развалинам своих возведённых планов. Обозревал туманную даль, когда то торной дороги, а теперь зарастающую бурьяном и всё больше и больше погружающуюся в океан праздности и безмолвия. Праздник без праздника угнетал. Он, уже, даже, не осознавал, что для поднятия духа: «Необходимо что-нибудь сделать!.. Не обязательно полезное! Но, хоть что-нибудь, но сделать…» Но он, лишь, продолжал уповать на то, что жизнь—злодейка, сломала его целеустремлённость. И благодаря, своим не мысленным путам, связала его. И теперь, ему не выбраться, из её зловещего мешка.

Это повторялось из дня в день. И пока, конунг Хальв Ирвинг приходил в обычную, уже привычную для него, лежачую кондицию, он мямля толковал свои оправдательные доводы. И мирно засыпал.

– Что с тобой, дочь, моя? – гнусаво изрёк Филипп «Богатый».

Когда он начинал говорить, голос его звучал настолько громогласно – словно возглас из пустой бочки.

Он приехал навестить Изольду и своего внука, и был крайне удивлён, увидев её такой замкнутой и обескураженной. «Из» и раньше не слыла весёлкой, но такой подавленной он её не видел никогда.

– А, где внук?!! – радостно спросил он. Филипп не хотел поддаваться её хандре и сделал вид, что как будто ничего не происходит противоестественного и волноваться поводов, нет.

– Он с няней, – ответила она. Отец не стал уточнять: «Где и почему?»

На все его последующие вопросы она лишь молчала.

– Что с тобой происходит? – в очередной раз спросил он. – Какой смысл во мне, если, ты, не можешь мне открыться?.. Где твой муж?

– Где-то на охоте? – ответила она.

– И, ты не знаешь где?

– Нет. Мне это не интересно.

– А, как давно, его нет?..

– Давно, – беспечно добавила Из.

– Как давно, ты не видела его? – папаша, уже, негодуя, перешёл на резкий тон.

– Давно.

– Давно?! Это сколько времени?.. – отец создал свирепое лицо, от которого в своё время дрожали покойники.

– Не знаю, сколько!.. Я за ним дни не считаю!

– Два?.. Три дня или десять?

– Два, три месяца!.. – демонстративно выражая негодование, заявила дочь.

– Два?!! Три?.. Месяца?!! – родитель погрузился в глубокое недоумение, но радость предстоящего заиграла в нём живительным огоньком.

– А может даже и больше?!! А тебе что с того?!!

– Как, что с того?!! – радостно сияя, вскричал Филипп.