Как сейчас помню, матерые красномордые молодцы, ухватившись за толстую веревку, центнер весу каждый, набычившись и упершись ногами в прекрасный зеленый газон, полчаса вспахивали футбольное поле. Ровно столько времени понадобилось им лишь на первую попытку, чтобы сбить команду соперника с равновесия и перетянуть на свою сторону. А вообще, забава эта между кузнецами и собранными по такому случаю нашими штангистами-сборниками длилась более часа, в несколько попыток со сменой сторон и порчей футбольного газона.
Объявили посадку, и я, оставив ирландский бар и рассуждения о схожести ирландцев с русскими, направился по привычному маршруту в зону досмотра пассажиров. На этот раз посадка прошла быстро, и рейс отправили без задержки. Родная 154 «Тушка», ведомая опытным питерским экипажем, легко и непринужденно вспорхнула ввысь. Еще несколько минут, и, продырявив сплошную облачность, самолет ворвался в чистое небо.
Только-только зарождалась заря, открывая взору ярко-алую, огненную полоску на востоке и еще не успевшие рассеяться в небесной голубизне звезды. Облака, отражая первые, не окрепшие солнечные лучи, создавали причудливые светотени по всему горизонту. Когда смотришь на облака сверху, сквозь иллюминатор самолета, зрелище совсем иное, нежели наблюдать их с земли. Это фантастическое видение создает непередаваемые ощущения: перед взором предстают удивительные по насыщенности цветом краски, которых никогда не увидишь на земле. Солнце и небо во время утренней зари или на закате вечером – картина неподвластная ни одному художнику мира.
На глазах солнце захватывало все пространство на востоке, и спустя немного его яркие золотые лучи стали непереносимы для глаз. Я отвернулся, прикрыл до половины шторку иллюминатора и задремал.
Минут за 20 лету до Шереметьева объявили снижение, температуру в Москве и предстоящую посадку. Мне не нравится этот голос стюардессы, громко возвещающий о том, что нужно пристегнуться и приготовиться к посадке. Сначала она говорит на русском, потом на английском. Мне не приятно не потому, что у девушки плохой голос – дело не в голосе, а в том, что в такой момент внезапно просыпаешься, и остаток полета проходит в какой-то неспокойной дреме. Кстати, часто после объявления, просыпаясь, я иду освежиться в туалетную кабину: умыть лицо, затем протереть шею и грудь прохладной водой.
Сегодняшний день не стал исключением. Встав с кресла, я увидел знакомое лицо, но спросонья не мог вспомнить, кто этот человек. Скользнув еще раз по нему взглядом, я отметил нечто похожее на бороду и усы.
«Где-то я его видел, где-то видел», – не оставляла меня в покое навязчивая мысль.
Редкая, жидковатая бороденка, усы – чьи они, кому принадлежат, напрягал я память, проходя между рядами к кабине. Уже на обратном пути, возвращаясь на свое место, меня осенило: «Постой, постой, так это ж Греф Герман, наш министр экономики, как это я сразу не признал его».
Сидя в кресле, я, признаться, еще некоторое время рассуждал о его внешности. Министр, публичный человек, а вид какой-то неправильный, не соответствующий его колориту и весу. Неужели некому подсказать, что можно у него изменить к лучшему, подправить в образе. Сейчас ведь полно визажистов, имиджмейкеров и других профи, а впрочем, и без их подсказок, очевидно, что ему без бороды и усов было бы намного лучше. Вообще, раз уж речь зашла о Германе Оскаровиче, то, мне кажется, проблема в том, что его реформы не носят истинный характер. Им не хватает глубины, основательности и продуманности. На мой взгляд в них должна быть перспектива не только теоретическая, но реально осуществимая и подтверждаемая жизнью на каждом этапе ее исполнения. Кстати, коль уж говорить о теории, то четко выстроенная структурная ее часть дает возможность добиваться затем ее осуществления на практике.