Лобан с бабкой загоняли свою единственную козу во двор, примыкающий сбоку небольшого опрятного дома с тремя окнами; помыв руки в рукомойнике, закреплённом на стене напротив печи, садились ужинать. Тюря из молока: в блюдо наливалось молоко и туда отщипывался кусочками хлеб – это первое, главное блюдо; на второе пирожки с картошкой и потом чай с комковым сахаром. Но Федосья на этот раз приберегла единственному любимому внучку шоколадную конфету как гостинец за первый трудовой день. Толик быстро уплетал еду и взахлёб рассказывал, как он вовремя отгонял к табуну отлучившихся коров и коз. Бабка Федосья вдвойне жалела внучка из-за того, что он смотрел вечерние кинофильмы, начинающиеся в восемь часов вечера (ленты привозили из райцентра Бавлы). Ленты кино были намотаны на двенадцать бобин, так что фильм приходилось прерывать двенадцать раз для перезарядки ленты. Фильмы крутили в старой церкви, экран – белая простыня, натянутая на раму, висел над каменным возвышением, где раньше когда-то, до закрытия церкви, был амвон, а напротив экрана на каменном полу были установлены длинные деревянные лавки для зрителей. Церковь была построена на денежные средства сельчан в начале XVIII века, благо село было небедное и состояло в основном из зажиточных государственных крестьян, которые по екатерининской реформе имели наделы земли от нескольких гектаров до десятков, в зависимости от числа едоков в семьях. В селе в ту дореволюционную пору главные вопросы жизни села решались на сходах, где собирались все жители, и там же выбирался сельский судья, как правило, честный уважаемый человек, которого могли переизбрать на любом из ежегодно проводимом отчётном сходе. Это и была подлинная демократия на селе, то самое самоуправление, которое было разрушено в 30-х годах при коллективизации.

Толик Лобан отпас табун всего только один день, а их впереди у него восемьдесят девять! Жалко пацана… Шли дни своим чередом. Кому казалось, что они пролетают как птицы быстро, как у влюблённых молодожёнов в свадебном отпуске, а кому так медленно, что трудно найти сравнение, разве как время в сознании арестанта, досиживающего свой неправедный срок в лагерной зоне или как у солдата, дослуживающего последние дни до дембеля. Толик Лобан каждое утро вставал под мычанье коров ранними утрами, превозмогая невообразимую детскую сонливость. Особенно тяжело было после просмотров вечерних киносеансов, которые заканчивались около десяти часов вечера. И то сказать, как можно было устоять перед соблазном пробраться любыми путями к заветному экрану и, усевшись на каменном полу, оставшемуся от старой церкви, видеть чудодейственные движения героев таких фильмов, как «Тарзан», «Мамлюки», «Дело пёстрых» или «Кочубей», или «Тайна двух океанов», особенно нравившегося мальчишкам. Фильмы вечерние показывали только для взрослых, но мальчишки-сорванцы нашли свой путь. А пробраться – был путь один – через окно, в форточку. Находилось оно довольно высоко, так что приходилось подкладывать камни и взлезать на наружный карниз, при этом с низу приходилось помогать, толкать в ноги следующего страждущего, чтобы первому можно было быстрее пролезть через форточку. Конечно, всё это было не бесплатно, и плата в полцены, а иногда и за значительно меньшую сумму, бралась тут же перед окном. На следующий день кто-то из мальчишек, кому повезло пролезть через форточку и посмотреть кино, хвалился: «А я пролез за 15 копеек!».

Снова шли дни, и вот уже колосились рожь и пшеница на полях, из-за чего становилось пасти труднее: табун при первой возможности стремился в хлеба, налитые соком земли, колосья ржи и яровой пшеницы заманчиво покачивали головками, дразня скот табуна. Здесь надо смотреть в оба! Пока бог миловал и табун своевременно отгонялся от злачных полей. Лобан быстро бегал вдоль границы, за которую стадо рвалось к хлебам, ловко орудуя кнутом и бадиком. Колька Рыжий как бывалый пастух шёл то впереди стада, то позади в зависимости от рельефа местности, и грамотно руководил табуном резкими окриками и свистом. Но, как говорится, «не долго музыка играла, не долго фраер танцевал», и Николай прокололся. Виною этому ожидаемый случай – получка, плата по договору найма. Пастух получал хорошие деньги по тем временам, а также брал часть натурой, продуктами: яйца, молоко, сметана, масло и мясо в счёт оплаты по договору за каждую единицу скотины. На утро, после вчерашней получки, когда скотину с дворов сгоняли в табун, многие заметили, что Николай почемуто очень опрятно одет и, главное, на нём была надета новая синяя рубаха – она бросалась в глаза, и только некоторые бывалые мужики заподозрили, что Колька Рыжий сильно пьян. Даже подпасок Лобан заметил что-то необычное в поведении Николая. Но надо было гнать табун к травам, некогда было всматриваться в главного пастуха одиннадцатилетнему мальчишке. Всё шло как по расписанию: взошло над Конёвой горой солнце, в лощине рытушек скот хорошо подкрепился разнотравьем, затем небольшой отдых, иногда с лёгким завтраком, и в путь к ближнему лесу, по рытушкам мимо бетонных останков буровой установки нефтеразведки, как-никак Татарстан – нефтеносный край. Один бывалый мужик из крым-сарайцев пошутил: «Это наш штат Техас!». Но никто не знал, что это за слово и где этот Техас. Зато кличку прилепили человеку – Техас; соответственно жена – техасина, а дети техасцы и если маленький, то техасёнок. Мужик, обронивший это слово, прошедший всю Европу во Вторую мировую и там нахватавшийся заграничных слов, был уже сам не рад, что произнёс это ненавистное теперь ему слово. Но всё, уже поздно, слово не воробей. Дальше кто-то добавил ещё одно украшение: «Американ», главное, не «американец», а «американ». Возможно, это было связано с тем, что жил он на отшибе, на конце деревни, был большого роста, долго не вступал в колхоз, и огород расположен был около ключа, бьющего через трубу и сверкающего своей прохладной чистой водой у небольшого холма. Был Техас всегда загорелым, держал свою небольшую пасеку и часто работал на своём огороде в шляпе. Ну и горазд же крым-сарайский народ приклеивать клички по любому неожиданному поводу, но обязательно связанному с каким-либо затейливым происшествием, где главный герой допустил оплошность: струсил, не то сказал в критический момент или, что совсем недозволительно, с учётом физических недостатков. Был в деревне Панька с костылём до колена на одной ноге, был он один на всю деревню, так его просто прозвали Инвалид. И такой обычный диалог соседей: «А где бригадир, что счас прошёл?», – сосед спрашивает. Другой ему в ответ: «К Инвалиду зашёл!».