И увидел автомобиль, который быстро настигал нас сзади.

Волосы поднялись дыбом у меня на затылке, а на коже появилось такое ощущение, словно по мне ползли муравьеи. Машина позади нас была черной как смоль, приземистой и имела самый что ни на есть угрожающий вид присевшей на задние лапы перед прыжком пантеры с блестящими хромом зубами. Прямо сейчас она, не снижая скорости, стрелой вписывалась в поворот, который только что при помощи непростой работы сцеплением, газом и тормозами, преодолел мой отец. Мотор черной машины наверняка работал на самых высших оборотах, но несмотря на то, что ее и наш грузовичок разделяло всего ничего, со стороны этого ужаса ночи не доносилось ни звука. Мне показалось, что я увидел бледное лицо, низко пригнувшееся к рулевому колесу. В тот миг, когда я четко увидел языки красного и оранжевого пламени, нарисованные на капоте и по черным эбонитовым бокам, в ту секунду когда машина настигла нас и, не снижая скорости и даже не пытаясь свернуть, устремилась нам под задний бампер, я не выдержал и пронзительно закричал:

– Папа!

Подпрыгнув на своем сиденьи, отец резко крутанул руль. Грузовичок начало заносить налево к середине дороги, отмеченной вылинявшей прерывистой линией, и моему отцу пришлось несколько мгновений посвятить отчаянной борьбе, чтобы не дать нам скатиться в лес. Потом шины снова нашли сцепление с асфальтом, грузовичок выправился и отец, утерев со лба пот, уставился на меня горящими от гнева глазами, явно желая получить вразумительное объяснение по поводу случившегося:

– Ты что, спятил? – бросил он мне. – Ты чуть было не отправил нас на тот свет!

Я снова оглянулся назад.

От черной машины не осталось и следа.

Но она не обогнала нас. И свернуть ей тоже было некуда. Она просто исчезла.

– Я видел… видел…

– Что ты видел? Где? – требовал он ответа.

– Мне показалось, что я увидел… машину, – наконец сумел пролепетать я. – Она чуть было не врезалась в нас – я так испугался.

Отец внимательно изучил зеркало заднего вида. Конечно же в нем он не увидел ничего, кроме прежнего, струящегося с небес, дождя и пустой дороги, которую за секунду до того видел и я. Протянув ко мне руку, он пощупал мой лоб и сказал:

– Ты как себя чувствуешь?

– Со мной все в порядке, сэр.

И в самом деле – никаких признаков простуды у меня не было. В этом, как бы там ни было, я был уверен. Мой папа, удовлетворившись тем, что лихорадка не треплет меня, отнял от моего лба руку и снова положил ее на руль.

– Тогда сиди спокойно и не балуй, – наказал он мне, и я решил постараться и вести себя наилучшим образом.

Снова все внимание моего отца сосредоточилось на хитростях и уловках дороги, разворачивающейся перед нами, и по тому, как то и дело напрягались у него на скулах желваки, я понял, что в эти минуты он решает непростую задачу о том, что со мной делать дальше: то ли отвести меня и показать доктору Пэрришу, то ли выпороть как сидорову козу.

Больше я о черной машине не заикался, потому что знал, как дважды два, что отец ни за что не поверит мне. Дело в том, что эту самую машину я уже видел при свете дня на улицах Зефира. Проносясь по улицам нашего городка, она оповещала о себе грохотом, и ревом движка и когда она летела мимо тебя, можно было почувствовать исходящий от нее жар и видеть, как трепещет под ее покрышками асфальт улицы. «Это самая быстрая машина во всем городе», – сказал мне Дэви Рэй, когда мы вместе с ним в один из августовских дней болтались на Мерчантс-стрит перед палаткой с мороженным, прохлаждаясь в ветерке, исходящем от глыб сухого льда, наваленного в проволочную корзину у задней двери.