Чарли смотрел на Рудковски щенячьим взглядом – Катерина не ведала, что сказать. Нечасто ей доводилось бывать в таком положении, а все новое, как известно, пугает.

Кьют, оратор с внушительным стажем, знал, как снизить всеобщее напряжение. В своем исключительном репертуаре парень закончил невинной шуткой:

– И вообще, разве только твоей бабушке можно закатывать свадьбы? Да и я не худший из кандидатов, – Чарли нарочно нелепо тряхнул волосами, и друзья рассмеялись. А затем Катерина тяжко, будто вздымая на плечи новое бремя, вздохнула:

– Ну хорошо, я подумаю, – и уже покидая пределы палатки, добавила: – Но Чарли, в случае, если мой ответ – чем черт не шутит – окажется положительным, никаких свадеб и гулянок.

Кьют бесхитростно развел руками, плечи его поднялись. «Я не настаиваю», – кричала вся сущность парня. Рудковски строго, как английский солдатик, кивнула и вышла. Чарли ощущал тепло во всем теле.

Агата долго расписывала внучке планы на будущее. Она говорила что-то про становление Катерины преемницей, про передачу доли, про расширение сетей, но Рудковски не слушала. Девушка только и делала, что переваривала пищу, которую Кьют дал ей для размышления. Катерина не могла устоять перед этой закуской и теперь смаковала идеи не меньше, чем кексы, чуть раньше украденные со стола.

– А сейчас, Катерина, самое главное.

«Раз самое главное, надо послушать» – подумалось девушке, и она умоляла себя раскрыть уши.

– Катерина, я поразмыслила и решила. Но, прошу, не думай, что я размякла…

«Ну вот, Агата тоже о чем-то думала. Вот бы думы еще приносили что-то кроме страданий».

– Моя милая девочка… – миссис Бристоль взяла внучку за руку, и Катерина про себя пошутила: между Агатой и Чарли есть что-то общее. Они любят вгонять людей в ступор. – Отныне можешь называть меня «бабушкой». О молодости пусть кричит моя внешность.

Глаза Рудковски округлились. Нельзя было точно сказать, что поразило ее сильнее – предложение Чарли или новость Агаты. Зато девушка знала наверняка: день сулил перемены не только для бабушки. Осознание это ее пугало.

– Что скажешь? – с несвойственной ей аккуратностью спросила женщина.

– Большая честь для меня, Агата… то есть бабушка. Мне нужно время, чтобы привыкнуть.

– О, моя дорогая, конечно! – выкрикнула миссис Бристоль. – Я понимаю: поначалу слово нам двоим будет резать слух. Да что там слух, я как будто вхожу в новый статус. Но, детка, ко всему привыкаешь, и к этому сможется, – заявила Агата, и Катерина заметила: та немного пьяна.

«Верно, для храбрости» – заключила девушка, и изогнулась в улыбке, уместной для торжества.

Свадьба прошла, как молодожены и ожидали, с широким размахом, оглаской в прессе, под одобрение публики. На улицах долго не унималась молва, причем отзывались о празднике в лучшем ключе.

Джозеф и Мелани пробыли в городе еще неделю, а после под звуки рыдания домочадцев собрались домой. Катерине же некуда было собраться, как и некуда скрыться от мыслей и Чарли – тот покорно ждал конечный вердикт.

Рудковски юлила. Вначале она «после свадьбы приходила в себя», затем «проводила время с отцом и сестренкой». Но теперь наконец пришел час расставить точки над «е», и девушку страшила мысль – надо выйти комнаты. Кто знает, когда с нее спросят ответ?

Катерина все мозговала свои ощущения в день свадьбы. Тогда она будто стала фантомом, вслепую летящим через туман происшествий и мыслей. Те лишили Рудковски последних сил, и на первый день после свадьбы девушка лишь к обеду вспомнила: Чарли сделал ей предложение.

Таким был конец дождливого ноября – условие, совершенно для Геттинберга несвойственное. От неожиданной смены ветра горожане не знали, что им делать. Одни спасались в уютных кафе, растущих в городе как грибы. Другие спешили скорее укрыться под пледом. Катерина же, закаленная холодом и дождливостью Энгебурга, ощущала себя словно рыба в воде. Причем выражение не являлось метафорой. От обильных дождей Геттинберг затопило, так что даже счастливые обладатели джипов боялись отправиться в путь за хлебом.