– Это жизнь, Чарли, надо двигаться дальше, – отстраненно парировала Катерина. Сердце парня, как под тисками, сжималось от боли.

Голдман верно описал поведение девушки: она не разыгрывала драму и не считала, что о «проблеме» стоит поговорить. Рудковски едва не всю жизнь опиралась на правило: все, о чем умолчали, не имеет значение. Его не существует, потому нет смысла выделять на пустышку время.

Таким состояние Катерины виделось со стороны. Такой личиной девушка прикрывалась. Но на деле все обстояло иначе.

В каморку Боуи Рудковски наведывалась, как в святилище. Она открывала дверь, закрываясь от внешнего мира, а затем начинала исповедь. Катерина подолгу рыдала в объятиях садовника, а когда слезам приходил конец, захлебывалась в воспоминаниях.

Старичок, как и прежде, не перебивая, слушал девушку от первого всхлипа и до последнего слова. Рудковски же доверялась только ему. Катерине казалось, будто раскрывая изнанку души перед мистером Боуи, она расстается с грехами. И поэтому девушка день ото дня приходила в каморку, избавлялась от груза и на пару часов обретала покой.

В остальное время Рудковски грузила себя делами. Она делала все, лишь бы горе не закралось в сердце. Катерина забыла: бегство от боли равносильно бегству от самого себя. Ни второе, ни первое не возможно, а мешок запрятанных переживаний, как созревший фурункул, всегда прорывает.

С этих пор Чарли тщетно пытался разговорить Катерину. Он считал, что лопаты, которыми зарывают обиду, необходимо сдавать на металлолом. Парень знал: лечить болезнь надо в зачатке, иначе та прорастает корнями и остается в теле навечно.

– Чарли, я почти слышу, как ты смотришь, – зарываясь в ноутбук, раздраженно кидала Рудковски, когда Кьют подолгу не спускал с нее глаз за обедом.

– А я вижу, что ты хочешь сказать, – не сдавался парень и наивно силился настоять на своем.

Тогда Катерина вынужденно убирала агрегат в сторону и уверяла друга в том, чему сама толком не доверяла:

– Чарли, сколько еще тебе повторять? Я в порядке, не приписывай мне симптомы.

– Катерина, ты знаешь, что их отрицание – первый признак болезни? Мой тебе совет: переживи все сейчас – потом станет хуже, – не унимался Кьют, и девушка резко вставала, угрожая уходом.

Парень закатывал глаза к небу, тяжко вздыхал и занимал неугомонный рот чашкой чая – того, который выбрала в этот день Катерина. Кьют старался во всем потакать Рудковски: мол, ей и так тяжело, пусть потешится.

Через месяц девушке пришло письмо – писала Карла. Подруга из прошлого сожалела о смерти женщины и извинялась за неявку на похороны. Бегло просмотрев содержание бумаги, Катерина сложила лист вдвое, затем еще раз, а после бросила его в топку, оставив посланницу без ответа. Хватит Рудковски того, что она снова «прожила» город. Поддерживать связь с мутным прошлым – вот уж точно, чего делать не стоит.

На лето Джозеф, как условились, отправил Меланию в Геттинберг. Процесс переезда малышки напоминал передачу драгоценности: мистер Рудковски довел дочь до нужного кресла в поезде, наказал проводницам не сводить с девочки глаз, а затем пригрозился парой-тройкой друзей из полиции – на случай если что-нибудь, упаси Боже, пойдет не так.

На вокзале Геттинберга гостью встретило все семейство. Добропорядочная проводница, как обещала, спустила малышку по лестнице и подождала, пока за девочкой не придут «те, кто надо». Впрочем, долго стоять не пришлось – уже через пару секунд по вокзалу разнесся восторженный крик Катерины. Девушка налетела на Мелани, словно голодный кот на добычу. Удостоверившись, что Рудковски не воровка и не мошенница, проводница – премилая женщина – передала «передачу» и, пожелав всего доброго, вернулась в вагон.