– Дочь, ты с ума сошла? Ты здесь зачахнешь.

– Но Мелания! Мне страшно представить, что станет с малышкой, – взмолила Рудковски.

– Ты мне настолько не доверяешь? – с серьезным лицом пошутил отец, и оба они рассмеялись. – Кстати, мы с миссис Бристоль договорились: на каникулах Мелани может ездить к вам в гости.

– Правда?! – Катерина едва не взлетела от счастья.

– Да, дважды в год: зимой и летом.

Рудковски накинулась на отца с объятиями и отдала бы душу, имейся возможности продлить этот момент навечно.

Пришла пора миссис Бристоль прощаться с Джозефом.

– Спасибо, что ты заботился и заботишься о девочках, – Рудковски кивнул, и Агата пошла к машине. Перед дверью однако женщина повернулась: – И да, Джозеф, я буду искренне рада, если ты приедешь на свадьбу. Вероятнее всего, в ноябре.

Вдруг на удивление публики из дому выбежала Мелания. Малышка отказывалась покидать комнату, но, по-видимому, в последний миг передумала. Не поднимая глаз, девочка подошла к миссис Бристоль и, сцепив руки в замке за спиной, принялась чего-то ждать. Агата присела.

– Мелания, разреши мне представиться. Я твоя бабушка, – женщина протянула малышке ладонь, забывая о том, что не любит, когда ее называют старушкой.

– Я знаю, – сухо отрезала Мелани. – Вы забыли платок.

Малышка достала из-за спины шелковый платок с инициалами миссис Бристоль, и последняя прошептала: «Благодарю». Девочка грустно сомкнула губы, кивнула и отбежала к отцу. Голдман придержал Агату за плечи, погладил по спине и открыл дверь.

Когда автомобиль уже ехал за городом, каждый задумался о своем. Катерине казалось, все это сон: она будто и не возвращалась домой, а тем более по такому печальному поводу. Агата терзала себя за те годы, во время которых гордыня не позволяла ей идти навстречу. Только по лицу Голдмана нельзя было сказать, что тревожит мужчину. Тот сидел, отвернувшись в окно – выражение его потеряло привычную важность.

В Геттинберге на миссис Бристоль нахлынула новая волна скорби. Те эмоции, что вызвала смерть единственной дочери, прорвали сквозь дамбу и затронули все окружение. Силясь помочь, Голдман не отходил от женщины ни на минуту, и к удивлению Катерины беспокоился об Агате больше, чем о себе самом. В какой-то момент девушке стало даже обидно, ведь о ней, в свою очередь, так никто не заботился.

Впрочем, Рудковски старалась держаться особняком. Домочадцы не видели Катерину заплаканной и не слышали, чтобы она проронила хотя бы слово. Молчунья бродила по дому, как призрак, иногда застывая в глупой позе и держась в ней по меньшей мере пару минут.

Голдман, совсем на себя не похожий, заподозрил неладное. Невеста не выходила из комнаты, и просить ее утешить внучку было бессмысленно. В конце концов Рафаэль решил сам побеседовать с девушкой. Получится – он узнает, в чем дело и, возможно, поможет. Не получится – и пускай: ни от кого не убудет.

Мужчина подкараулил Рудковски у лестницы – Катерина снова плыла неясно куда.

– Катерина, – выкрикнул Голдман и медленным шагом, чтобы не спугнуть жертву, приблизился. – Ты как? Не хочешь поговорить?

По виду мужчины стало понятно: ему не доводилось вести подобные разговоры. Запугивать, потешаться, высмеивать – да. Но говорить по душам, пытаться прочувствовать сущность другого – такой подход был Рафаэлю в диковинку.

На вопрос его девушка вздернула брови и, бросив: «Нет, я спешу», продолжила путь.

– Куда? – не сдавался и бросил ей в спину мужчина.

Катерина притормозила:

– Простите?

– Куда ты спешишь? – повторил Рафаэль.

Рудковски чуть поколебалась, мерно повернулась и выдала «а Вам дело?» так безразлично, что у Голдмана по спине пробежали мурашки.