Только не назад.
Там в холоде грейпфрутовых стен, горьких печальных, сдирающих наждачкой кожуру кожи, осталось то к чему нельзя прикасаться, моё мясо, моё тело.
Веря следам, ведь следы куда-то ведут, идёшь, не оглядываясь, но ветер надувает щёки силясь прорвать своим дышлом хрупкую невидимую плоть.
Люблю когда на тебя не смотрят, любопытно, раздирающе, и, раздевая, хватают за яблочко зада, будто срывая и откусывая плод из райского сада.
Невидим и свободен.
Солнце скукожило тучи, натянуло лазурный небосклон, хватаешь огниво руками, обжигаешься, как от сухого льда, и, словно сплющенный горячий беляшок перекидываешь с ладошки на ладошку.
А затем бросаешь лучиками навостре в лужу и та, отражая пламя, издыхает, испаряется и парком влажным вызывает летнюю лихорадку.
Только не назад, хотя действие наркоза уже заканчивается.
Атракцыон страха
Где потолок?
Г Д Е потолок?
Вместо пола раздвижные жалюзи ещё шаг и они разверзнутся, оголив крохотный обрезок земли.
Не хочу!
Подождите…
Из стен тянуться руки в алых бархатных резиновых клешнях.
По пальцам стучит невидимый молоток, они багровеют – видно, как под резиной скапливается кровянистый сгусток, руки сковываются в мольбе и медленно вползают назад в волокнистую стену.
В сознание вливаются кислотные испарения, тот, кто хоть раз здесь побывал, не сможет забыть, как лопаются мозговые извержения.
Запах тела.
Скукоженный, завёрнутый в обугленную фольгу, запах сгоревшей плоти, такой плотный, видимо застарелый, неужели и я так пахну.
Втягиваю тягучий парок подмышек, так и есть, тлением заразилось и моё тельце.
Затхло, будто в глотку залили строительной монтажной пены, и, вот она, разбухая, высыхает и перекрывает воздухопоток.
НЕ СМОТРЕТЬ НАВЕРХ!
Там…
Там раскуроченный маковым закатом небосклон, как жвачку, крошащуюся в кашицу от бесконечного пережёвывания, сплёвывает, бенгальские искристые звёзды.
Дёргаю дверь – открыто, неужели никто не догадался выйти отсюда…
Выйти, чтобы забыть страх…
Я снова в своей квартире.
НЕ СМОТРЕТЬ НАВЕРХ…
В аду
Кровилось небо.
Сначала я почувствовал натяжение эпидермиса, но уже через секунду ожог от трёхзубчатой вилки превратил нервный посвист в короткий ёмкий возглас.
– Перекур…, – черти спешились с хищников и, усевшись в кружок, гоняли в балду.
Наконец никотиновый туманчик дополз до меня, я закашлялся и, выдыхая едкие пары, уронил голову налево к плечу.
Куришь? – я почувствовал жжение губ, – сними фаску.
Я жадно в три затяжки стянул хабец, и уже довольный, ведь не так уж и плохо в этом расхожем местечке, вспомнил об алкоголе.
Мне тут же преподнесли тающий синевато-оранжевым огоньком Б52, который я всосал, выпуская горячий парок, и отрыгнул послевкусием «Куантро».
На закусь мне подали уже прожаренный румяный кусочек с моей сочной ягодицы, приказывая:
– А теперь бочком, плотоядный, – рогатые терпеливо ждали, пока я доем желтоватый, словно проржавевший, кусок.
– Великолепный антрекот, – я спешил дожевать лакомство.
– Не подавись, жадина, – они включили трип-хоп и, дико улыбаясь, принялись улюлюкать.
Дверь открылась, и меня обняли в круг разномастные демоны, игриво ковыряющие во рту тонкими лезвиями филейных ножей.
Тефаль с резной ручкой в виде винтового рога подостыла, почудился аромат «Дольче Габанны»
Я усмехнулся и приглушённо прошипел:
– Ну, всё. Утро. На работу мне, снова врать, что проспал.
Демоны, чертыхаясь, срезали верёвки, и уже через час, матерясь, проехав не заплатив, я ненасытно дегустировал алкоголь, за что и получал неплохие деньги, которых с избытком хватало и на вечеринки, и на безобразный по своей сути похотливый меркантильный секс.