И тут понял граф Аракчеев, что этому пронырливому белесенькому немчику видно все будущее, и он мог бы что-то ответить, но нет, не следует. «На вопрос кончины Государя я тебе не отвечу, ходатай от потомков. Валяй следующий». «А следующий проще: отчего Вы отлили колокол в пуд со своими инициалами на помин своей полюбовницы Анастасии и такой же – в один пуд весом на помин души казненных Вами ее убийц из крестьян, неподалеку от Грузина Вашего проживавших?» «И на этот вопрос я тебе не отвечу, майся там в своем будущем, майся от загадок вместе со своими потомками. А что-то ты больно складно излагаешь по-русски, слишком складно для выходца из остзейских немцев». «Так ведь я же привидение, сам я щас и вправду хужее говорю, но потом говорю же Вам, я буду лично издавать произведения Гоголя». «Какого такого Гоголя?!» – сказал, чуть не плюнул, граф Аракчеев. «Вы мне лучше скажите, – ответил, возведя глаза к потолку, Леонтий Дубельт, – отчего на вопросы не хотите Вы по совести ответить?» «Тебе про мою совесть нечего особо раздумывать, – громко и уверенно сказал граф как крякнул. – Она у меня одна, неделимая, а не отвечу я тебе ни на один вопрос, потому как не по ведомству ты мне сдался, ты ведь из жандармов, я так понимаю.»

И опять проснулась было какая-то жилка знаний о будущем у его сиятельства графа Аракчеева. «Ты ведь, как я понимаю, из этих жандармов, из тайных. И назовут тебя в будущем, сдается мне, голубым жандармом. Про Пушкина я еще и говорить не могу, двое их братьев, сколько их еще бумагомарак государям будут кровь портить? А кто такой этот Дермонтов и вовсе не знаю и знать не хочу, со твоим этим Грибоходовым. А ты давай уходи – я тебе не подотчетный, у меня сейчас время грусти». «Ваше сиятельство, граф Аракчеев Алексей Андреевич! Жаль мне, что Вы не идете на сотрудничество со следствием, а как бы было хорошо… А теперь что уж делать, так и будут судачить о Вас куцо и косо, и всю Вашу деятельность так и прозовут, извините за выражение, «аракчеевщиной». Мы это и устроим.» «А мне-то что за дело? – рявкнул граф.

«Слушай, а, может, ты мне, того, врешь?! – зло и томно рассердился граф Аракчеев. – Вот позову я своих грамотных ребятишек, высекут они тебя, привидение ты немецкое! То есть ребятишки-то у меня неграмотные, но секут грамотно». «Эх, жаль, – сказало привидение будущего служителя и вскорости начальника тайной канцелярии Третьего отделения его Императорского Величества. «Эх, жаль, – грустно сказало привидение будущего Дубельта, – все Вам сечь да сечь, и не узнаете даже, отчего Никаноровну в дельфинарий занесло».

А это и был как раз второй сон.

Приснился Никаноровне такой светлый и сырой дельфинарий, где ходил по нему человек в очках и с наушником в ухе. Бывают такие сейчас, носят это дело. Сам он был в пиджаке цвета дельфина. Тогда Никаноровна спросила: «Вы че делаете-то?» «Слушаю по ультразвуку записи дельфинов, разговоры их разбираю. Хотим мы подписать хартию дельфинов в Брюсселе, дельфины считают, что мы затираем их права». «А потом что?», – добавила Никаноровна. «Потом будем продвигать партию слонов», – ответил пиджачный. «А до коров доберетесь?» – встряхнулась бабка. «Ну это мы позже. И, к тому же, не мы. Мы вообще не по сельскохозяйственной части, – заверил пиджачный с этим в ухе. – И вообще, бабушка, это, я думаю, лет через пятьдесят только начнется разговор о правах коров. Хм, да уж, на согласование ведь годы уходят, бабуся!» «А то я, можно сказать, ее затираю, – рассердилась Никаноровна, – так ухайдокиваю, что пойди подвинься, и не слежу, что у нее лишай, вишь ли, высыпал. Вы мне не это ли хотели сказать? Не в этом ли меня обвинить собирались?» И тут Никаноровна как-то смачно и с разворотом плюнула на пол дельфинария и проснулась. И ни Аракчеева, ни Дубельта, ни дядьки в очках рядом не оказалось.