Поля войны и концлагеря окончательно смели эти мотыльковые произведения из памяти людской… и вот что удивительно: сейчас мрачные и пронзительные произведения, написанные нищими аутсайдерами и изгоями, рано убитыми или застреленными в упор или же прошедшими всю войну и лагеря авторами – все эти произведения в прозе и стихах, похожие на крик из горящего дома и на пантомиму на краю братской могилы между лопатой и лагерным набатом, – читать интересней, чем всевозможные эфемерные истории, кроме, пожалуй, «Сирано де Бержерака», которого я, впрочем, тогда еще не читал… И не спасает тот факт, что «Тисту» и «Ундина» – произведения послевоенные или написанные в разгар Второй мировой; просто почти сразу, после войны, уже в Европе и России открывали пророков Кафку, Бруно Шульца, испанскую поэзию, тогда же взошла звезда Ионеско, тогда же написал свои лучшие грустно-пронзительные пьесы-фейерверки Сэмюэл Беккет, тогда же были всемирно открыты Цветаева, Булгаков, Мандельштам, а потом Хармс с обэриутами и Шаламов с Платоновым.

В двадцатом веке с тех пор не осталось больше места для изысканных сюжетов, которые нежно рассказывали историю кукольных страстей среди кружев и занавесок. Даже детская литература несла в себе отсветы человеческих горестей и отдаленный гул сирен «воздушной тревоги», и шепоток смерти: к примеру, «Хроники Нарнии», «Мио, мой Мио!», «Маленький принц», сказки Софьи Прокофьевой, «Дракон» Евгения Шварца или же печальная двухчастная повесть о короле Матиуше, написанная Янушем Корчаком, отправившимся в Треблинку вместе с воспитанниками детского дома, где он работал, пренебрегши предложением от оккупантов остаться в Варшаве и войдя со своими сиротами в газовую камеру…

Так что прощай, последняя эфемерность, доставшаяся двадцатому веку от девятнадцатого! Все эти кисейные занавески и прозрачные истории, в которые верил немного даже Андерсен, видевший при этом нестойкость человеческого бытия и того, что не от Бога. (Не сказать, что в девятнадцатом веке не было не кисейных авторов, а как же Бодлер, Гоголь, Диккенс, Достоевский? И все же кисейных было больше…)

Вы хотите сказать, что я читал в подростковом возрасте только приключенческие романы и вот такие манерные сказки? Совсем нет. Это были те же самые времена, когда я читал «Карлсона», «Мумми-троллей», «Алису в стране чудес», «Алису в Зазеркалье», «Путешествие Нильса с дикими гусями», всю эту хронику Волкова под названием «Волшебник Изумрудного города», книги Джанни Родари про Джельсомино в стране лжецов и Голубую стрелу, «Черную курицу, или Подземных жителей» и первую хронику Нарнии «Лев, колдунья и платяной шкаф», потому что остальные хроники в то время еще не перевели.

Я закончил параллельно с Конан-Дойлем на том же пляже под Одессой «Маленького принца», а на даче под Суздалем залпом прочел «Ромео и Джульетту» и «Отелло», и первая трагедия мне понравилась, а вторая нет.

И, честно вам скажу, я до сих пор мечтаю встретить таких же персонажей, как Ромео и Джульета. Но выходит, что я то встречаю Ромео без Джульетты, то Джульетту без Ромео, а их обоих вместе никогда… И еще именно тогда я начал читать «Олесю» Куприна вслед за «Цыганами» Пушкина, и «Олесю» я не дочитал, а «Цыган», разумеется, да.

Боюсь, что сейчас мне сложно разобраться в моем тогдашнем списке книг, такой список книг выдавался на каникулы в школах, и чаще всего он пестрил совершенно обязательной неинтересной советской литературой. Могу только сказать что Джульетта, Земфира и Олеся были женскими персонажами, витавшими надо мной долгое время и уже начинавшими заслонять мне живых девочек, а вот та воображаемая девочка мне больше не снилась…