И вот она идет между заборов поселка Мартышкино от вокзала одна с небольшой сумкой. Идет по неровной местности такая сморщенная и сгорбленная любительница дореволюционных балов, и, поскольку недавно шел дождь, она совершенно уверенно и грациозно перепрыгивает с одного конца кривой лужи на другой ее конец. И слышит у себя за спиной ухмыляющийся хриплый возглас какого-то пьяненького мужичка: «Че, ты прыгаешь, коза старая?»

А вот еще одно воспоминание, и оно как раз ну почти что о вареных грибах. Да нет, я шучу. Мне вспомнилась еще одна история. Именно в тот поселок мама привезла мне текст роли, которую мне мой второй отец, мой отчим-режиссер, Геннадий Михайлович Опорков, назначил. Это была роль мальчика в пьесе Вампилова «Утиная охота». Я довольно быстро выучил текст, потом я стал его репетировать. То с мамой на даче, то дома один.

О репетициях ничего не помню, эта роль мне и по сей день кажется странной и в чем-то незаметно-прекрасной. Она кажется мне ролью ангела. Наверное, Вампилов часто думал об ангелах, ведь у него есть такая пьеса «Двадцать минут с ангелом». Вот он этот мальчик-ангел, вот он приходит, ничего не понимая, приносит взрослому человеку траурный венок – так пошутили друзья над главным героем Виктором Зиловым. А мальчик и не знает, что этот дядя – главный герой.

Мне тогда казалось, что в тот момент, когда со мной происходит эта история – этот мой с Зиловым какой-то нелепый разговор, где он говорит мне фразы и что-то спрашивает, а я что-то мямлю – что в этот момент мир становится медленнее и добрее. Вот я приношу этот венок, вручаю ему, он читает надпись «от безутешных друзей» и спрашивает что-то вроде: «ты их видел, ты их запомнил», а я не помню, не знаю, кто мне дал этот венок. И это не важно…

По-моему, он мне дает каких-то денег на мороженое, я понимаю, что происходит что-то, чего я не могу изменить. И, возможно, мне помогало еще в этой сцене чувство, что взрослые были для меня тогда еще совсем туманными и непонятными.

Чего они хотят? Почему не изменят эту жизнь? Вот человек, над ним издеваются, его представили мертвым, а он не хочет ничего менять. И я понимаю, что я не могу ему помочь. Никак.

А когда я уходил в проем совершенно хлипко сколоченной сценической двери, артист дядя Володя Р., он же Зилов, всегда худой, с остриженной и немножко седой головой, успевал мне шепнуть одно слово. Шепнуть с позывом, с порывом, по-человечески и по-мужски: «Молодец». Наверное, я на всю жизнь запомнил вот это ощущение, которое было у меня, когда он мне говорил «молодец». И не было такого спектакля, когда бы он мне этого не сказал.

А однажды я просунулся за занавес, оттуда со сцены, и решил посмотреть, есть ли в зале моя учительница младших классов Александра Гавриловна. Мне было всего восемь лет, я учился от силы во втором классе. И вот совершенно неожиданным было не то, что я не увидел там мою учительницу, а то, что я не увидел там зрителей. Было уже темно, начинался спектакль, а я понял, что я каждый раз играю и говорю все свои слова как будто бы перед живой темнотой. Я представлял себе потом не раз, как открывается занавес и появляются люди, но я не вижу их, а только слышу их дыхание…

Да, а вот какое отношение ко всему этому имеют вареные грибы и мой факт нелюбви к ним? На этот вопрос я отвечу довольно сжато. На берегу Финского залива, в присутствии моей мамы, тети Тани, моего отчима Гены, дяди Бори, который был мужем тети Тани и прекрасным физиком первого и всемирного разряда, а также сына тети Тани Леши, мне выдали ломтик булки с вареными грибами. Только я проглотил их, как меня тут же вытошнило. С тех пор я не люблю вареные грибы.