Я был в этих паноптикумах иссякшей сообразительности, где ушлые антрепренёры, варварски перемолов наследие веков, сляпали на скорую руку муляжи «шедевров». Народ, будучи синонимом слова «доверчивость», облеплял надгробные плиты с перекосившимися крестами, в которых было положено видеть картины современного «искусства». Какой восторг: посетитель подобных галерей покупает не только билет на кладбище, но и превращается в мецената, оберегающего бездушный камень могильной плиты и гравирующего на нём свои инициалы! Каково это, а? Твой преклонный возраст удивится не на шутку, узнав о том, что достопочтенные граждане видят не то, что я описал, а оригинальные работы, ангелом-хранителем которых стал некий бесталанный богач, вываливший кучу денег за то, чтобы его имя красовалось… на надгробии.

Да, я предвзят и гиперболизирую. Есть и другая точка зрения, если, конечно, осталась способность видеть у тех, кому подсовывают пустоту, нарекая её современным «искусством». Я, признаюсь, смеюсь, и у меня на это есть веские причины: в самом определении скрывается безысходность и предопределённость. Современное искусство – это то, что проходит со временем, как некая болезнь, научившаяся зарабатывать деньги и внимание на своей безобразности. Современное искусство – это не искусство вовсе, ибо то, что не несёт в себе вектора, направленного в вечность, никак не может называться искусством. Прошу именовать этот парад мертвецов современной спекуляцией, современным варварством, современным бизнесом, но никак не гордым именем искусства. Не пачкайте белоснежные одежды вечности могильной пылью тщеславия и корысти!

Сейчас я воинствен и критичен, но, покинув братскую могилу смыслов – музей современного искусства, – я был угрюм, безмолвен и озадачен. «Какая бедность! Неужели это всё? Неужели достижения прошлого никогда не будут превзойдены? Какой штиль фантазии, какая засуха образного мышления, какое убожество! И это они называют искусством?» – спрашивал я у себя, прогоняя набегающие слёзы. Я был разочарован. Я плакал. Больше всего меня удручают скудоумие и осознание того, что большинство коронует не мудрость, а глупость, что талантливые, служащие истинному Фебу искусства, вязнут в болоте нищенского существования и безызвестности, проигрывая борьбу отступникам, поклоняющимся Маммоне и дешёвому эпатажу.

Прости за сумбурность моих мыслей, накатывающих волнами отчаяния и сносящих общепринятые интерпретации под пронзительный аккомпанемент крика чаек. А теперь моё интервью. Пусть оно будет хоть где-то. Доживу ли я до того прекрасного дня, когда вопросы мне будет задавать кто-то другой, а не отражение в зеркале? Это никому не известно. Однако я знаю одно: этот разговор – лучший из лучших, ибо он – сумасшедшая беседа с самим собой.

– Что такое пустая страница?

– Снежное одеяло, заботливо укрывающее траву идей от разрушающих морозов и смертельной вьюги общепринятого, тривиального. Это идеальный покров, оставив который, невозможно создать что-либо стоящее, ибо он не есть вещь в себе, он всего лишь болезненный символ обречённости и отсутствия красоты. Пустая страница – не кусок дерева, превращённый в бумагу; это универсальный инструмент побуждения к творческому действию. Да, многие воспринимают снег как нечто само по себе прекрасное, скрывающее несовершенство мироздания, но слуга творчества в каждой снежинке видит укор, насмешку над способностями, вызов. Положим, тундра холста не заденет своей холодностью душу обывателя, а вот художника – оскорбит до самых её основ. «Снег должен быть растоплен, дабы проросла трава смыслов», – так и только так мыслит творец, ненавидящий пустоту холста, страницы, места…