/Плачет./

Спасите Лёшу, отец Николай! Пожалуйста, пусть они думают, что я не могу ответить по сроку службы. Оттого, что они много отслужили, а я мало. Пожалуйста, скажите им: «Алексей не трус.» Твердо так скажите: «Не трус… и все!» Пожалуйста, пусть думают эти жалкие людишки обо мне хорошо. Ах! Будь их годком, все равно бы били…

о. Николай: Бедный, бедный Лешенька…

Кариотский: Они завидуют… Эти микробы не могут ценить интеллект. Нутром чуют кто умнее их и, ненавидят за ум. «Вот, – говорят себе, – Кариотский выше, за то мы ему хромачём в рыло! Стирай, карась, наши потные тельняшки!»

о. Николай: Бедный, бедный Лёшенька! О, если б ты не был столь высокомерен и горд, то не страдал бы так сильно…

Кариотский: Я много могу… много! А они не знают, не знают Алексея Кариотского. Думают, я терплю из страха… У – у! Неправда! Терплю потому что интеллигентнее их. Они ничего не знают… Ни дважды два, ни меня. Ни слухом, ни духом: Алексей никого не боится. И годков не боится, и боли не боится, и смерти… никогда, ни за что.

/Бросается в руки о. Николая и рыдает/

о. Николай: Ах, Лёша, Лёша. Добрый, дорогой Лёша! Да, кто же тебя осудит? Кто в жизни своей хотя один разок, пусть даже самый маленький, крохотный разочек, да не боялся? Никто, никогда во всем свете не осудит тебя… Смирись!

/Кариотский перестает плакать и выжидая смотрит в слезящиеся глаза о. Николая/

Кариотский: А Пересветов не боялся… Он держит Лёшу за труса. Ложь! Лёша способен не пугаться годка. Могу большое дело совершить… Могу великое дело. Но… дрожу. Как только глаза его увижу, и… дрожу. Ноги к палубе прирастают, свинцовые; жилы, как струны… Отец Николай!

/Слезы./

Обманутая, несчастная моя мать! Если б она видела, как издеваются, как глумятся над ее сыном?! Если б она только услышала, как ребеночку ее сейчас плохо?.. О! Родное сердце разорвалось бы тогда от горя…

/Рыдает./

о. Николай: Смирись, Алёша, и Господь поможет. Защитит. Сила-то Божия в немощи человеческой совершается…

Кариотский: Как же? Вот я сейчас «немощен», а Бог не помогает?..

о. Николай: Внешне «да», а духом… горд.

Кариотский: Не буду… Смирись – хуже смерти. Уж лучше смерть. Все вокруг презирают, а если и сам себя – выходит хуже смерти… Отомщу! Отец Николай, я его прогары за борт выкинул… Бормочет: «Куда делись?» А глаза такие глупые, и… страшные. Я бы давно подумал, что украли, а он ни на кого не думает. Всё ищет…

о. Николай: Остановись, сердце заблудшее! Какие беды ты хочешь навести на себя?! Гордость пожирает человека, как лев ягненка. Если смиришься – Христос в душу вселится…

Кариотский: А теперь что же – нет? Вот ЕГО гнали, и меня гонют. ЕГО били, и меня… Я – Христос.

о. Николай: Нет, Алёша. Бедный, бедный Лёшенька, нет…

Кариотский: Как же? Это нечестно. Выходит зря страдаю?

о. Николай: Нет, не зря… Но страдаешь от внутренней гордыни. Когда же смиришься – тогда Христос тебя воспримет и воскресит новою душою. Когда Христос в человеке, а человек во Христе – страданиям конец.

Кариотский: Неправда! Я – Христос! Годки все – злые твари: от них света белого не вижу. Я – Христос.

/Звонок. Команда в радиотрансляции: «Отбой аврала! От мест отойти.»/

о. Николай: Эх, Лёшенька! Кто из нас, в сей жизни, не побывал злодеем?.. Погоди, я тебе, в одну минуту, принесу защиту… Защиту. Будет благословением…

/ о. Николай уходит. Возвращаются, после аврала, матросы. Среди них: Пересветов, Немцов, Пашин./

Пересветов: /Кариотскому/ Карась! Кто дал добро от мест отойти?!

/Берёт за ворот Кариотского и сильно встряхивает./

Кариотский: Я – вестовой; нужно подготовить кают-компанию к вечерн…