Александра Васильевна краешками губ улыбнулась, но не рассмеялась.

– Барин! Что это вы там рассказываете? – донесся из кухни крик Марьи Евграфовны.

В тот же миг, влетая в столовую, она с разбегу вспрыгнула на плечи к сидевшему у самых дверей Бобоше, а потом совершенно непостижимо для всех, как белка, очутилась на спине у Михайловского.

– Бобоша! Стакан вина! Налейте мне вина! – капризно вытянув пухлые губки, командовала «мадам». – Барин, держитесь! За здоровье присутствующих! Почему мне никто не аплодирует?

Она собиралась продолжить свои акробатические этюды, но запротестовала Александра Васильевна, перепугавшись, что белка в любой момент может оказаться на ее спине:

– Не надо, не надо больше, Марья Евграфовна! – с расширившимися от ужаса глазами запросила она. – У меня даже голова закружилась, глядя на вас. Бедный Николай Константинович, – чуть успокоившись, обратилась она к Михайловскому, – вам ведь, наверное, тяжело?

– Что делать, Александра Васильевна! Начинаю привыкать понемногу… Брачные узы – все-таки узы! – философски заявил Михайловский.

К вечеру в тесную дачу набилось много новых гостей, и гатчинских, и приезжих. То и дело назывались более или менее известные имена сотрудников разных газет и журналов. Кто-то объявил, что приехал Демерт, но «весьма свиреп» и бродит по парку с Минаевым.

– Ну, теперь дело будет… – тихо проговорила Александра Васильевна и поднялась, чтобы выйти в парк.

Стало душновато, и мы с Бобошей, чтобы освежиться, тоже вышли на воздух. Откуда-то из-за деревьев доносились странные звуки – не то мычание раненого зверя, не то похоронное пение…

– Это Демерт поет, – проговорила Александра Васильевна, стоявшая недалеко от нас.

– Нет, это просто ветер, – уточнил кто-то. – Начинается буря, видите, как деревья качаются. Сейчас дождь пойдет.

Действительно, накрапывало, и слышались, приближаясь, удары грома. Мы с Бобошей и Александрой Васильевной поспешили под прикрытие балкона.

Смутные звуки песни донеслись вновь.

– Ну, конечно же, это Демерт! – уверенно заявила Александра Васильевна. – Страшная сила у человека, губит он ее только зря.

Звуки были уже совсем близко, даже раскаты грома теперь не заглушали их, и можно было разобрать слова:

Затем в сумраке появились и приблизились две фигуры. Одна из них – с изрытым оспинами лицом, в золотых очках, в мягкой войлочной шляпе и теплом осеннем пальто, несмотря на июльский день, – опустилась на ступени балкона. Он, Демерт! Действительно, был свиреп, смотрел на всех исподлобья, видимо, мало кого узнавая. И тихо бурчал:

– Мазурики!.. Канальи!..

– Не надо, Николай Александрович! – увещевала его вышедшая навстречу именинница. – Здесь все свои. Вот и Александра Васильевна здесь.

– Какая такая Александра Васильевна? – зарычал Демерт. – Не надо мне никакой Александры Васильевны!

Стало весело.

– Вот и прекрасно, Николай Александрович! – с улыбкой говорила ему Марья Евграфовна. – Вот и прекрасно! Вы уж и жену Глеба Иваныча забыли. А когда-то клялись в верности к ней…

Демерт поднял голову, вглядываясь в вечерний сумрак. И вдруг расхохотался:

– Матушка, Александра Васильевна! – Разглядев, наконец, ее, не вставая со ступенек, Демерт передвинулся к ней, встал на колени и, поймав ее руку, начал осыпать поцелуями. – Ей-ей, не узнал. Простите, матушка!

– Да не расстраивайтесь, Николай Александрович! У всех бывают неприятности. Берегите себя! И у Глеба Ивановича бывают неприятности… – увещевала Александра Васильевна.

– Глеб Иваныч? – Будто что-то вспомнив, Демерт поднял глаза на Александру Васильевну. – Где он, Глеб Иваныч? Дайте мне Глеба Иваныча! Дайте мне Глебушку! Не хочу с мазуриками! – то трезвея, то хмелея вновь, бранился он. – Разбойники! Палачи! Душат… Прямо за горло. Расстрелять! – вдруг выкрикнул он и запел, отбивая руками в такт словам барабанную дробь: