Утром Татка ходила на рынок, добыла амбарный замок, и они вдвоём с Татьяной, опасаясь звать слесаря, просто прибили железные какие-то планки к дверцам шкафа и сами повесили этот замок. Ключи были у Муси. От себя самих еду прятали.

– Как теперь не думать, что еда – вот она, – гладила Татьяна массивную дверцу шкафа.

– А хоть думай, хоть не думай, мимо меня – крошка не пройдёт, – отвечала повеселевшая Муся.

Муся, Мусенька! Они бы умерли, если бы не Муся! Конечно, и Тата с Татьяной понимали, что экономить еду надо, но так, как по крохотным порциям делила драгоценные продукты Муся, им бы в голову не пришло.

И поджимать губы и делать деревянное лицо, как Муся, когда Шурочка или мальчики принимались скулить: «Живот сводит, хоть лепёшечку бы сделали», – они с Татьяной не смогли бы, уступали бы.

И всё равно, Татка считала тогда, что они – настоящие богачи! Как же она ошибалась!

Сколько времени с их похода прошло, Татка не помнила. Но ту ночь помнит. Ужин был скудным, Татка никак не могла уснуть и слышала, что Татьяна тоже не спит – вздыхает. Мусю слышно не было, но как оказалось, она тоже не спала. Сначала Татка подумала, что ей просто чудится, и даже закрывала и открывала ладонями уши, чтобы понять, есть этот странный глухой стук или нет.

– Тата, кажется, в дверь колотят, – сиплым шёпотом позвала Татьяна.

– Да, – просипела в ответ Татка.

Она слышала, как Татьяна крадётся к столу и чиркает спичкой, и зажмурилась, потому что когда неясный огонь свечи выхватил Татьянин силуэт в темноте, поняла, что лоб заломило от того, как она таращит глаза.

Татьяна оглядывалась на Татку, и Татка, хотя предпочла бы, чтобы им обоим показалось и послышалось, но выползла из постели и, стараясь двигаться бесшумно, прокралась к Татьяне.

Теперь много разговоров, что по пустым квартирам ходят «криминальные элементы», да и те, кто остался без запасов. И все знают, что управхоз их – тот ещё «элемент» и сам не стесняется заходить в квартиры эвакуированных под предлогом «проверки».

Им не чудилось. Странные глухие удары, очевидно, шли от коридора, от двери на лестницу.

Пока из своего угла к ним шаркала Муся на больных ногах, Татка изо всех сил мечтала, что те, кто колотит в дверь с небольшими перерывами, попросту уйдут. Тараща глаза, они смотрели на Мусю, а Муся отвинчивала от края стола мясорубку, на которой перебила вот только днем крупу.

Холодный чугун лег в Таткину руку неудобно, она перехватила его и даже руку приподняла, как будто решаясь, уговаривая себя, что если там, за дверью, кто-то с недобрыми намерениями, она и впрямь ударит.

Сцепившись пальцами, крадучись, как будто они сами – «криминальные элементы» или потерявшие совесть и стыд мародёры, стараясь почти не дышать, не то чтобы звякнуть ключом в замочной скважине, Татьяна с Таткой вышли из комнаты в коридор. Да, монотонный, глухой стук шел от двери, теперь это было очевидно.

Хриплый голос из-за двери между глухими ударами повторял:

– Пустите, пустите.

Голос Татьяны на удивление был твёрдым:

– Вы кто и к кому?

А Татка так и тряслась, и чугун в руке ходил ходуном, и она боялась, что сейчас его выронит.

Сначала за дверью была тишина, а потом голос, который был тихим и глухим, стал вдруг громче, отчаяннее:

– Зоя я, Зоя, Зоя Торошкина, мне Тата, Наташа адрес этот дала, пустите!

Татка уже пальцы Татьянины отпустила, но Татьяна, откуда только бралась твёрдость и сила, остановила и, строго глядя на Татку, спросила как будто у неё, а не у того, кто за дверью:

– Вы одна, Зоя? Кто с вами?

– Одна, нет, со мной дети, двое, сестра, пустите же, пустите нас!