Уговорились, что дядя Олег добудет разрешение на уплотнение и очень, очень просит позаботиться о его молоденькой перепуганной беременной жене. Она тоже будет жить с ними.

Виктор сидел совсем потерянный, сжимал кулаки и смотрел на Татку, а папа, который снова слушался Мусю, вдруг споткнулся как будто и сказал:

– Виктор, ну что же ты сидишь, марш за вещами! Петька, и ты с ним иди.

Виктор всё жал и жал руку отцу, а отец говорил ему: «Ну, ну», – и хлопал по плечу.

А ещё – Татка не помнит, когда точно, – но летом Муся прочно забирала в свои руки заботу об их семье и распоряжалась всеми деньгами и карточками, и никто не спорил, хотя все не понимали тогда, не понимали ещё.

Когда в магазине вдруг выкинули крабовые консервы, Муся, слюнявя пальцы, считала деньги, и велела идти их срочно скупать. И все смотрели на неё, как на ненормальную, потому что серьезных перебоев ещё не было, но Муся делала привычно губы коромыслом, и спорить с ней не решались, да и не хотелось.

Татке теперь кажется, что они были совершенно, совершенно глупы по сравнению с умной Мусей.

И они скупали с Татьяной эти консервы, а какая-то бабка смотрела на них и бормотала: «Ишь, на што они, тыи крабы?!». Татка была с ней согласна, она терпеть не могла крабовые консервы! Но это было раньше, до того, как стало совершенно ясно, что продовольствия в городе осталось ничтожно мало, а вражеское кольцо замкнулось. А отец летом и сердился, и смеялся, и все смеялись, хотя в то время смех был уже редким. Что, мол, Муся заразила его своим безумием, и он где-то отоварил карточки и скупил сахар.

Знал бы папа. Знал бы папа, что будет потом, но кроме прозорливой Муси, никто не думал ещё ни о чем таком, что случилось уже позже.

Татка помнит, как они приехали в центр. И смотрели на дом, который походил на дворец, и с ещё большим изумлением – на комнаты Татьяны. И робели, и не решались заходить и располагаться. А Татьяна чуть не плакала:

– Ну что же вы, ну что же? Проходите же!

Муся не стеснялась. Она живо распоряжалась, исследовала и Татьянины комнаты, и коммунальную кухню и радовалась, что в соседних комнатах никого нет – они стояли закрытые.

Мужчины делали снова и снова ходку в старую квартиру за вещами и отдельно – в квартиру дяди Олега, решали, что ещё необходимо организовать для внезапно увеличенного семейства. А Татка всё удивлялась музейному, а не жилому виду комнат. Когда-то это была одна большая комната, но её перегородили и стало комнат две, а двери три: две из коридора, а одна в перегородке. В каждой комнате – как в Зимнем Дворце: подпирающие потолок атланты, не такие парадные, как в Эрмитаже, но достаточно монументальные, чтобы поражать воображение. В одной комнате – пианино, в другой, подумать только, камин! Камин, а не печка!

– Дядьки голые! – хихикали близнецы и тыкали пальцами в статуи.

Татка младшим братьям даже завидовала. Она старалась быть взрослой и серьёзной, но ей было ужасно неуютно в новом жилье, она жалась к Мусе и всё время ждала, когда соберутся все: отец, Петя с Виктором, дядя Олег. Она честно пыталась помогать Мусе раскладывать утварь и продукты, но Муся сердилась, что Татка будто витает в облаках, и велела заняться чем-то ещё. Тогда предложила помочь Татьяне, но та испуганно моргала и уверяла, что сама справится, и предлагала Татке отдыхать. Татка чувствовала себя лишней.

Даже взрослые ещё не до конца понимали происходящее, а близнецы находили во всём приключение и пришли в совершенный восторг от нового жилища. Они носились по длинному коммунальному коридору, исследовали тайные местечки большой квартиры и все закутки, куда только смогли пробраться. Мишка и Колька были счастливы от свалившейся на них почти полной свободы – взрослые вдруг перестали поминутно одёргивать их и призывать к порядку. Татка, глядя, как шустрый Колька в очередной раз подбивает нерасторопного Мишку на приключения, нет-нет, да покрикивала, веля оставить в покое корыто, «которое вовсе не корыто, а вовсе – корабль», или прекратить скакать, как красноармейцы, на палках вместо всамделишных коней, грохоча на весь дом. Мальчишки быстро догадались, что главное – это не мешаться под ногами, обращать на себя как можно меньше внимания, особенно Таткиного, и не трогать некоторые вещи, например, не лезть в камин, не кричать там в каминную трубу, как привидения и не стучать по клавишам пианино.