Но даже Петька не шутил, не спорил и слушался Мусю, точнее, отца и дядю Олега, которые слушались Мусю! И Татка тоже стала выполнять распоряжения. В основном, она отвлекала близнецов и подавала что-нибудь, когда просили, и никак не могла понять, что они все делают?! Зачем прорубают на веранде пол? Копают и чем-то обкладывают яму, похожую на крохотную могилу. И везут дальше, за сад, где ледник, мешки и банки? А раскопанную яму закладывают обратно досками.

А потом они устроили настоящий разгром в доме, хотя дом и так был разгромлен с этими сборами!

Татке велели уложить спать близнецов. «Все поспят потом два часа», – сказал папа.

Мишка был сонный и заторможенный, а Колька скакал и вертелся, и хотел всё время есть, пить, писать. Татка накричала на него. И шлепнула в сердцах по попе. Тогда он замер и лёг, личико его вытянулось, он только моргал – часто-часто.

Татка уснула рядом с близнецами. И потом – сразу в машине. И только в полусне думала, что она – как дурочка: все взрослые что-то делали и понимали, что они делали, а Татка – как Колька с Мишкой, ничего не понимала. «Теперь Виктор ни за что не поверит, что я взрослая».

Что с ними был ещё водитель дяди Олега, Татка даже не поняла сразу. Только когда приехали в Ленинград.

Сначала в Ленинграде стало легко. Когда Татка проснулась в первый день, наконец выспавшись вволю, ей вовсе показалось, что всё, что случилось на даче, было сном, просто дурным сном, но очень быстро она поняла, что всё взаправду.

Она ожидала увидеть что угодно! Но город поначалу был таким, как и прежде: рабочие шли на завод, у булочной толпились женщины. И никак не укладывалось в голове, как это – война? А потом всё чаще соседи покидали квартиры, и Татка видела в окно, как выносят узлы и тюки, как расстроенно смотрят женщины на наспех собранные вещи и оглядываются на окна квартир, как ни с того ни с сего начинают вдруг плакать дети, чувствуя, что едут куда-то вовсе не для веселья.

Потом они сами собрали вещи: чемодан, саквояж (это так Татьяна его назвала), узел и какой-то мешок. Татка всё время путалась, не понимала, что ей нужно собрать, они с Татьяной и Мусей по нескольку раз всё перекладывали, потому что совершенно не могли предположить, насколько они уедут. Вернутся ли они к зиме, например? Или надо собрать тёплые пальто, кофты и шапки? Решали, что уж, наверное, вернутся! А потом приходил отец и говорил, что зимние вещи, хотя бы самое необходимое, надо взять с собой, и они опять всё разворачивали и складывали по новой! Пока наконец Татьяна, с несчастным видом оглядывая их баулы и узлы, не решила: ничего больше перекладывать не будем! Уж как есть, так есть. И время от времени казалось, что они вот сейчас уже поедут на вокзал и в эвакуацию, и Татка замирала в ужасе, особенно, если Пети и Виктора не было дома.

Каждый раз, когда Петю и Виктора возвращали домой, не брали в армию, она выдыхала и начинала ждать следующего дня, когда они пойдут проситься добровольцами.

Тётка Виктора уехала в эвакуацию сразу, и всё время, кроме того, которое ребята не тратили на попытку попасть армию или работы по укреплению, он проводил у них, но даже перемолвиться словом не получалось. Маленькая их квартира как будто всё время была полна народу. К отцу то и дело приходили сослуживцы, забегали соседки, надеясь, что Таткин отец знает что-то, чего не знают простые рабочие, и просто – поговорить и порассуждать с Мусей. Дядя Олег бывал редко, но если раньше Татка радовалась его визитам, теперь от них становилось тревожно. Они с отцом курили в кухне и обсуждали что-то напряженными глухими голосами. Как ни прислушивалась Татка, а разобрать, о чём тревожатся такие сильные и уверенные мужчины, не могла.