В кабинет вошел запах, состоящий из неприятных обонянию букетов: немытое тело, какие-то нотки затхлого мусора и вчерашних неприятностей. Сам носитель этих ароматов зашел позже.

– Можно? Мне только спросить…

Противоречивые чувства вызвал во мне этот странный посетитель. Аккуратная, но явно несвежая одежда, немного не по размеру пуховик, по при этом какое-то благообразие, если можно применить это уже почти забытое слово. Лицо его было открытое, по-детски беспомощное, голова на худой шее, как одуванчик, готовый пустить в полет свою пушистую шапку, чьей-то небрежной рукой воткнутый в вазу с широким горлом. Глаза лишь подчеркивали его растерянность и смущение.

– Конечно. Проходи, рассказывай.

– Меня зовут Иванов, я сирота. Я не хочу в тюрьму, поэтому я работаю. Мне негде жить.

Увидев, мой немой вопрос, продолжил:

– Я живу в машине, мне друг разрешает в ней ночевать. У него «пятерка» старенькая. В квартиру не пускает, потому что у него маленький ребенок и всего крошечная комната. Иногда пускает меня помыться, но это бывает редко. Почти все деньги, которые я зарабатываю, трачу на бензин, чтобы не замерзнуть, ну и немного покушать.

Почти протараторив, вдруг резко замолчал, и не сговариваясь мы, как по команде, уставились в окно.

За окном мела поземка. Еще утром, заводя свой автомобиль, ворчала про себя, что холодно в этом году, и машину под открытым небом заметает снегом вот уже целую неделю, приходится ее и прогревать, и активно сметать снег, полурастаявший, налипший на стекла, и садиться на мягкие сиденья, напоминавшие по утрам деревянный табурет. О чем думал мой собеседник? Наверное, тоже об этом, зима – штука серьезная.

– Сколько тебе лет, бедолага? Какие есть документы?

С большой осторожностью, расстегнув пуховик, как реликвию, достал он тонкую папку, довольно потрепанную.

– 25.

Тут я обратила внимание на его руки. Они были большие, натруженные, с въевшейся грязью, руки настоящего работяги.

– Где работаешь, Иванов?

– В соседнем городе, устроился в фирму, которая окна вставляет, помогаю на этаж рамы заносить, устанавливать. Платят немного, но мне почти хватает, если бы не бензин, то получше бы жил.

Просмотрев документы, попытав этого стойкого Иванова, рассказав, про пресловутую судебную практику, сказала:

– Будем пробовать все равно. Пусть один шанс из тысячи, не сдаемся.

Ушел Иванов в надвигающуюся темноту, предварительно попросив помыть руки с мылом в нашей туалетной комнате, сказав на прощание, что обязательно придет на судебное заседание, и будет надеяться на тот самый один из тысячи.

Проветривая кабинет меня не покивало чувство вины и беспомощности. С запахом ушла и беспомощность. Сделав нужные запросы для иска, пошла домой, относясь уже по-новому и к морозу на улице, и ветру, и машине, которая слишком быстро остывает, хотя разве ее можно в этом обвинить?

Иск подготовили на следующий день с утра, благословили его всем кабинетом, пожелав ему удовлетворения, и это реально была не шутка, потому что разве можно шутить всем без тени улыбки и легкомысленной веселости.

В судебное заседание мы пришли через месяц. Иванов уже сидел на лавочке около кабинета судьи. Какие разительные изменения произошли в этом человеке. Издалека было видно, что парень уже не уличный, не ночует в машине. Предыдущее заседание затянулось, и мы с Ивановым, как старые приятели после долгой разлуки, начали обсуждать новости.

– Как ты, дружок? Вижу, ты изменился, внешне чистый, но какой-то исхудавший, что случилось?

Улыбнувшись, он начал рассказывать, как и прежде торопясь выговориться, путаясь в мыслях и словах.