Жиль Максим Обухов

© Максим Обухов, 2021

ISBN 978-5-0055-4945-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Молись, чтобы картина не вышла.

Линия возникает от четкого сильного нажатия. Далее вырастает до длинного кипарисового дерева. Движение руки уверенное. Примятая трава создается мазками. Нажим – дорога, расползающаяся под ярким солнцем.

Каждый человек видит предмет по-своему. Никому не дано видеть одинаково. Один разглядел серый дом, запрятанный в кипарисах. Второй – торчащую красную черепичную крышу.

Стены здания измазаны известкой. Выдавливаем краски, размазываем их кисточкой. Уверенными движениями раз, два – появились окна. Оттуда бьет тусклый свет. Черная дверь, за ней лица больных заполняют пустое пространство. Легкими движениями кисти создаем черные тучи, что скрыли солнце. Закрашиваем их по несколько раз.

Вокруг тусклая, примятая, смешанная с землей трава. Кусты и глаза. И пытающиеся дотянуться до картины руки. Фаланги кисти толкают художника, лезут в краску, трогают полотно. Шум, резкие разговоры, обсуждения.

Художник отбросил кисть и всмотрелся в рисунок. Его молодое лицо измазано краской. Серый пиджак висит на коренастом теле. Этого человека называют больным, а он себя считает – ткачом. И по возможности повторяет:

– Я тку из нитей свой взгляд на мир, но его тканые ковры не продаются, их обходят выставки. Они не висят у уличных продавцов. Ни один критик их не видел. Белые листы каталога их не знают. Ткачу это не важно. Главное творить. Он берет в руку кисть и водит ею по полотну.

Пишет природу, нанося мазки на холст. Люди смеются, говорят- слишком много мажет краски. Будто лепит скульптуру. Художник соглашается, мечтая, чтобы рисунок ожил.

– Разве мы живем в этом страшном здании? – Толстый грязный палец тычет в полотно. Он принадлежит Борьке, высокому парню, страдающему заиканием и проблемой подсчета до десяти.

– Прошу Вас, не мешайте, – поднял руки Художник.

– Портишь краски, мазня одна, – женщина, с отвисшей челюстью, толкнула художника в плечо, что он качнулся.

– Это мое виденье, я так вижу!

Оправдывающегося Художника окружала толпа. Они заглядывали через плечо, смеялись. Пациенты серого дома недолюбливали его. Сонные люди меряли метры шагами вокруг дома, постоянно оглядываясь, ища глазами Художника. Почему он не с нами? – повторяли они в один голос, натаптывая очередной километр.

– Агафья права ты – больной! – решила девчонка с белыми волосами.

– Прошу Вас, уйдите, не мешайте мне.

Но толпа смыкалась. Люди подходили все ближе дотрагивались, тыкали пальцами, смеялись. Вокруг художника образовалось сжимающееся кольцо, внутри которого невозможно продохнуть.

– Я тоже могу так нарисовать, – закричал Борька, и на его лице расплылась огромная улыбка, – так любой дурак нарисует. Тоже мне художник.

Он засмеялся громогласным голосом, закатив голову назад. Осмелев окончательно, Борька схватил кисть, махнув ее по краске, прочертил огромную жирную линию, что расползлась по всей картине.

– Что ты делаешь? Прекрати! – закричал художник и вцепился в его руку. Это только рассмешило детину.

– Псих! – закричала девчонка с черными глазами.

– Уйдите, прошу, уйдите! – Художник кричал от злости, удерживая громилу. Множество рук сковывали его движение. Они лезли в краску, к полотну, трогали, смазывали, сдирали. Художник в порыве гнева пытался их остановить, хватая руки, толкая. Брюнетка, что яростно выдавливала краски, с визгом упала на пол. Кто-то получил затрещину от деятеля искусств, кто-то пинок. Детина не остался в стороне и всадил художнику в ухо. Острая боль прокатилась по лицу. Не удержавшись, он упал на траву, свалив мольберт. Голова Художника закружилась, мысли разбежались, выскакивая в окно. Только мрачные кипарисы смотрели на него с презрением.

– Прочь! Всем прочь, – кричал ошеломленный художник, оправившись от удара и закрыв глаза, пока его не схватила сильная рука, сжав плечо. Агафья, главная медсестра этого дома. Она как будто вросла в серое здание и пустила корни. Схватив художник за руку, медсестра подняла его с травы. Художник подчинился, встал. Его взгляд остановился на огромном жирном следе, что красовался на полотне. Агафья схватила картину и сказала:

– Пошли.

– Отдайте полотно, – попросил Художник.

Она сжимала холст, смотря на Художника с ненавистью

– Твоя мазня приносит только одни проблемы! Все люди, как люди, а ты!

Она хотела сказать еще пару слов, но сдержалась.

– Я сидел спокойно ни кому не мешал, они сами подошли ко мне, – Художник показывал пальцем и принялся бить себя в грудь. Без толку. Он заранее в проигрыше.

Агафья остановилось, и посмотрела на него.

– Ты бездельник. Все люди делом занимаются, чего-то хотят, к чему-то стремятся, а ты страдаешь ерундой. Мне твои выходки вот где!

Она наглядно продемонстрировала свои эмоции, поднеся руку к горлу.

– Я с тобой возиться не буду, сегодня отниму твои картины и кисточки, в башке будешь рисовать.

– Вы это не сделаете!

– Что меня остановит? Ты скажи, я посмотрю.

Главная медсестра в стенах серого дома пользовалась непререкаемым авторитетом. У нее был дурной характер, отмеченный многими. Художника она невзлюбила с первого взгляда, без объяснения причин. Всегда на него причитала, ругалась, колола едкими короткими фразами, находясь в дурном расположении духа.

– Сегодня все отберу до последнего карандаша. Дам распоряжение, чтобы за тобой следили, чтобы даже на стене не смог ничего намалевать!

Эти слова прозвучали, как приговор, вынесенный безапелляционно. Она давно на это покушалась и только искала повод. Забрать, отнять, запугать – главный девиз сонного дома. Этот лозунг должен быть написан на стенах, выбит в камне, чтобы его никто не забывал.

Художник, смотрел на Агафью, мысленно прорисовывая ее образ в голове. Измазанные в красках руки, приделанные к толстому не пропорциональному телу. Кисть вырисовывала неваляшку, с круглым скомканным лицом. Одной сплошной чертой были нарисованы глаза. Хватит.

– Все люди, как люди делами занимаются, но всегда найдется кучка уродов. Везде лезут, что-то пишут, – говорила она со злостью.

Слова у художника вырывались наружу, но тут же на выходе застревали в горле. Агафья шлепала по дорожке и ее ноги утопали в весенней грязи. Они остановились рядом с серым домом. Откуда сонные люди смотрели на Художника искоса и думая про себя, что он сумасшедшее их.

– Иди, – Агафья посмотрела на него, он в свою очередь на картину.

– Нет, твоя мазня поваляется на чердаке, соберет пыль. Сколько ты красок с бумагой извел, сейчас бы вмазать тебе за все!

Художник покорно склонил голову, вошел в палату и сел. Окно метр на метр, вытягивало его из серого дома, умоляя бежать. Через несколько минут, в его палате три на пять метров, произошел обыск. Сотрудник серого дома собрали все карандаши, бумагу, унесли даже ластик. Агафья смотрела на Художника глупой самодовольной улыбкой, скрестив свои толстые руки на героической груди. Вскоре они ушли, оставив молодого человека одного в его клетке. Он мог выйти прогуляться по коридору, полежать в кровати. Одеться потеплей и побродить по эвкалиптовой роще. Подышать воздухом и полежать на зеленой траве. При этом не иметь права рисовать.

Агафья права – картины не продавались. Они бесполезно висели в интернете. На выставках от него отмахивались. На всей планете так и не нашелся ни один человек, готовый купить его картину.

Люди говорили, что они слишком тусклы, мрачны. Они повторяли хором:

– Сейчас такое время надо рисовать – сочно, ярко. Люди хотят видеть просвет в тумане. Они должны верить, что их ждет безоблачное будущее. Вы им преподносите страшные картины, они это видят каждый день.

Художник лег на кровать. От лунного света появилась тень, что образовалась на стене. Ему показалось, что это Агафья пришла его опять мучить. Может она принесла ему краски.

– Я прошу, отдайте мне мои краски и полотно. – Он протянул руку.

Агафью до конца проглотил странный дом. Он не прощал слабости, а больше всего ненавидел отличия. Ты должен быть одинаковым и не выделяться.

Художник дотронулся до стены, и тень перебралась на его руку.

– Отдай краски, – он потребовал от тени. Та лишь колыхнулась и заново замерла, смеясь над художником.

– Делай, что хочешь. Все равно рука больше не слушается, а краски тускнеют. – Он повернулся на бок. Потом встал.

Художник сделал пару шагов к включателю, и яркий свет разбежался по комнате, распугав толстых, как чернослив тараканов, что забивались в свои щели и молча шевелили усами.

Голова кружилась от бесконечных нелепых событий. Наконец Художник уснул. Проснулся только утром под звон половников и тарелок. громких выкриков главной медсестры и стоящего в коридоре шума.

Наш художник – Петр Алексеевич, жил в палате один, она напоминала тюремную камеру для одиночек. Пять на три метра, с одним окном, что выходило в сад, на плотный строй деревьев. Кроме кровати и тумбочки, на стене висел крючок. На подоконнике стояла принесенная другом ваза. Прохаживаясь вокруг дома, он срывал полевые цветы и ставил в вазу, на подоконник. На окне висели облезлые ставни, что ужасно скрипели. В них бил черный ветер, просился внутрь. Облупленные стены с огромными дырами, как у сыра и горелая проводка довершали картину.