Редко в палату наведывался доктор, высушенный старик, с парой волосёнок на голове, на носу которого сидели толстые круглые очки. Он спрашивал, как у пациента здоровье и, не дождавшись ответа до конца, исчезал в полутемном коридоре.

После его прихода вползала она – медсестра, принося с собой желтые капсулы ненависти и ужасный холод.

– Художник, ты – лентяй! Только что не придумают, как только себя не назовут, лишь бы не работать. Художник! Обломов ты. Только лежать и в окно пялиться, чтобы не трогали.

– Тьфу, – она плюнула и растворилась в коридоре.

Потом возвратилась, придумав очередную гадость.

– Знаешь, я тут подумала, лучше бы ты пил. Хоть какой-то от тебя толк. В глаза людям можно сказать – алкаш. Все сразу стало ясно. То люди не понимают, здоровый крепкий парень и не пьет! Невдомек им кто такой художник.

– Хватит, – Петр не выдержал. Она не дрогнула, улыбнулась, вышла и закрыла дверь. Агафья еще долго бренчала в коридоре, видимо кто-то попался ей под горячую руку.

– Хорошо, что она отобрала краски. Не надо себя винить, – подумал Петр и сел напротив окна. Если бы было полотно с красками, обязательно довел себя до нервного срыва. За не постоянство линий, кривизну лиц. Сколько не выдавливай и не смешивай краски все бесполезно. Они бледнеют прямо на глазах.

Совсем недавно картины были яркими, живыми, а после начали тускнеть. Петр перепробовал множество вариантов, добавлял желтый, красный цвет, но картины блекли, прямо на глазах. Становясь еще мрачней страшней, грустней. Будто они заразились некой опасной болезнью. Средство их вылечить потеряно или еще не изобретено.

Вслед за красками тускнела жизнь. Становясь серой и однообразной. Петр лежал на кровати всматривался в потолок, вспоминая женщину, что украла краски. Именно она – виновница всех потерь. После того, как он перестал набирать ее номер телефона. Картины побледнели, линии разъехались, как шов на старой куртке, дар выскользнул из его рук.

Петр засмеялся, вспомнив, как Агафья, больная женщина, клялась изорвать его полотно в мелкие крошки. Она много чего обещала в порыве ярости, тем самым развлекая Петра. Ее душила злоба за невозможность понять искусство.

Грязные зеленые стены убивали, запах сырости впивался, держась до конца. Холод проникал через щели и как хозяин носился по комнате. Деревья плотным строем приближались к больнице, окружая ее со всех сторон. В эту ночь сильный дождь стучал по карнизам, и раздавались раскаты грома. По коридору неслось шептание, слышались отдельные голоса, что переходили в гул и замолкали. Полусонные люди толпились возле окон и потом пропадали в темноте. Сонный дом ложился спать. Лишь в глубине молчания слышалось тяжёлое дыхание Агафьи.

Ближе к часу мертвую тишину разорвали в клочья, дав понять, что никто сегодня не уснет.

– Я найду эту чучело и откручу ее дурную башку. Ух, обещаю, она дождется. Чучело-мяучило! – кричала Агафья, за ней следовала свора, которая все бурила глазами в поисках беглянки.

Они не давали спать всему дома. Жильцы палат приложили уши к дверям и слушали, что происходит. Петр не спал, ворочался в ожидание Морфея. Глаза слипались, рука хватала невидимую кисть, что просилась в руки. Встав ночью, он рассмотрел ночные деревья, освещённые тусклым светом луны. Капли дождя скользили по стеклу, обиженно скатывались вниз.

– Агафья! – раздавался голос из коридора, баба Нюра кричала, как сумасшедшая. Носясь с тазиком, собирая падающие капли и проклиная свою ночную смену.

Петр встал, прошелся по комнате, захотел включить свет, но вспомнил про запрет главной медсестры.