Я со своим командиром отделения прикрывал отход нашего взвода. Споткнувшись об убитого бойца, я подобрал валявшийся рядом с ним станковый пулемёт и ленты. Пока не кончились патроны, я косил и косил набегавших из темноты фрицев. Я чувствовал себя могучим богатырём, и пулемёт был пушинкой в моих руках. Уже после боя я попробовал так же управиться с пулемётом, и не смог – тяжело. А в бою он показался мне не тяжелее автомата.

Когда в поле мы попытались занять оборону, то обнаружили новый сюрприз. Немцы обложили наш полк со всех сторон и стали сжимать кольцо. Тебе доводилось принимать участие в ночном рукопашном бою? – спросил меня Павел.

– Да по-всякому было, – уклончиво ответил я.

– Паскудное это дело, скажу я тебе, – зло бросил Пашка. – Дрались группами по восемь-десять человек. Прежде чем колоть штыком, били прикладом. Если заматерился, значит свой. А то приловчились так, что один хватает и держит, а второй смотрит: свой, не свой.

Я получаю приказ нащупать лазейку, где мы можем прорваться из окружения. Нащупали. По оврагу в сторону наших позиций. А вышло, что немцы нас специально туда пропустили. Пристреляно у них там всё было. И устроили они нам там самое натуральное побоище. Валили снопами. К своим прорвалось около двадцати пяти человек. И это из целого, только что сформированного полка.

На нашей стороне оставшихся в живых бойцов построили и выходят к ним особисты.

– Что, бойцы, навоевались? – спрашивает нас высокий сухопарый полковник.

А что мы можем ответить? Отвечать должны командиры, а они все остались лежать по ту сторону бруствера.

– А где знамя полка? – орёт матами какой-то подполковник. – Бросили, трусы? Да я вас всех сволочей под трибунал!

– Ты что нас сволочишь, сука! – не выдержал высокий боец с петлицами артиллериста. – Мы что, на пирогах были? Сходи, гад, сам попробуй!

Хлоп! – раздался пистолетный выстрел, и артиллерист упал с простреленной головой.

– Расстрелять их, и вся недолга! – предлагает подполковник, размахивая дымящимся пистолетом.

Но полковник посмотрел на нас и скрипнул зубами. Он-то конечно понимал, что мы тут ни при чём, время было такое. А тут ещё и знамя полка потеряли.

– Ладно, бойцы, – говорит он, – возвращайтесь назад. Или с честью погибните, или знамя принесите. Хоть вашим родным похоронки нормальные придут, а не извещения о предательстве.

А мы стоим, тупо смотрим на них, и нам всё равно. Пошли вторые сутки, как мы на ногах. Без пищи, без сна и отдыха. Дай они сейчас команду «расстрелять!», все приняли бы её с облегчением. Это было бы проще, чем вновь возвращаться в этот ад.

– Веди, сержант! – говорят мне солдаты.

И мы взбираемся на бруствер и один за одним исчезаем в темноте. Собираемся в начале оврага. Я разбиваю людей на три группы.

– Двигаемся с одинаковой скоростью, – отдаю я приказ. – Две группы по краям оврага, а третья посредине.

И вот мы подходим к месту засады, и чудо! Никого нет. Только на перепаханном снегу следы бронетранспортёров, мотоциклов и горы стреляных гильз. А внизу другие горы, горы трупов наших погибших товарищей.

Чья здесь вина? Плохо сработала разведка или необдуманный приказ командования, но погибших уже не вернёшь. И каждому из них домой придёт похоронка со словами «пал смертью храбрых». У каждого дома осталась мать, любимая, сестра, брат, дети. А ведь практически для каждого из них это был первый и последний бой.

Мы находим знамя полка, собираем штабное и другое имущество и возвращаемся назад.

– Ваше счастье, бойцы, – говорит нам давешний полковник. – Видно, молятся за вас родные, раз вы в первый раз в таком пекле уцелели и сейчас живыми и здоровыми вернулись. Накормить их, дать отдохнуть, и в Старый Оскол на переформирование.