– Ошиблися, – эхом повторила бабка. – Сварили живой в масле на площади Искупления… – Ойхе прикрыла глаза…

– Значит, не ошиблись! – воскликнула Мелена, и глаза ее заблестели, – Непорочные никогда не ошибаются – значит, твоя подружка на самом деле была гнилая урхуд! – девушка облизала красные пухлые губы. – И значит, за дело ее сварили…

– Балбеска ты, Мелена! – оборвала ее старуха, нахмурившись, – чистая она была, как заря весенняя, – ошиблися жрецы!

– Бабушка Ойхе, – ты дальше-дальше рассказывай… – поторопил ее Бренн, стараясь отвлечь от тяжелых воспоминаний.

– Ну, да… Так вот, метку эту днем простым людям не увидать было никак… Ночью тож – хоть при пузатой луне, хоть при месяце – не разглядеть. И только в свете звезд, когда они наливаются полной силой, до того, как угаснуть пред утренними сумерками, этот знак баальника обычному человеку показывается… А вот приспешники Чарлага завсегда его разглядеть могли.

– И чего значила эта метка, – Дуги сдвинулся вместе с миской поближе к лепешкам.

– Метку ставили на дверь дома, где росло здоровенькое да красивое дитятко…

– Такое же красивенькое, как твой дружок, Дуги… – затряслась Мелена от смеха, мазнув глазами по шраму на скуле Бренна.

– Да хва язвить, – толкнул в спину сестру Дуги, – не мешай …

Бренн не особо парился по поводу насмешек сестры Дуга. Во-первых, благодаря умению Морая и старой Ойхе, рана на щеке, распоротой костяной плетью, затянулась быстро, выпуклый рубец разгладился, и теперь от него остался лишь бледный след на загорелой коже. А во-вторых, известно, – мужика шрамы только красят, в чем он не раз убеждался, ловя на себе зазывные взгляды бесстыжих молоденьких горожанок. Понятное дело, Бренна девы пока не интересовали. Не то что корабли. Вот через два года, когда им с Дуги будут доступны все Веселые Дома в Бхаддуаре, посмотрим…

Все затихли, и сразу стало слышно, как поет в печи огонь и гудит за окном колючий ветер. Гроза разразилась знатная.

– Ни засовы, ни замки не могли остановить слуг Чарлага, все двери распахивались перед ними, и они, вступая в дом, сразу вырывали из рук матери несчастного младенчика. А коли дитя пытались спрятать – в сундуке иль в корзине с углем, в бочке ли, под кроватью иль на чердаке, то завсегда находили. Будто чуяли ребячий дух…

– А к чему Чарлагу дети? – напряженно спросила Мелена, – что он с ними делал? Ты раньше никогда не рассказывала об этом, афи…

– Он их жрал! Жрааал! – заорал Дуги, хватая сестру за локоть и оскаливая зубы. Мелена завизжала, опрокинула кружку с чаем – запахло медовой травой – шлепнула Дуги по затылку, и он быстро переместился на другую сторону стола, поближе к Бренну.

– Правда что-ли? – Мелена с недоверием смотрела на бабку.

– Может и нет, – вроде как успокоила их старая Ойхе, одной рукой поглаживая кудряшки Герды, а другой – шерстку одноухого кота. – А может… Урхуд – он и есть урхуд.

Глаза у маленькой Герды стали круглыми от страха.

– Ходили промеж людей разговоры, что творил Чарлаг страшные злодейства на потребу черному богу Каниба и его прислужникам храфнам. Деток зверски мучил, чтобы они сильнее плакали, и собирал их слезки. Ведь невинная кровь и слезы – слаще меда для гнилого бога Тьмы. А за это Каниба одаривал короля целыми океанами гнилой яджу. Вот потому Чарлаг любое чернодействие мог сотворить, и противостоять ему было некому. Кроме дочери его Маф.

– А почему ему только здорового и красивого ребеночка искали? – продолжала допытываться Мелена, накручивая на палец темный локон.

– Чего ж тут непонятного – коли для житейских нужд гнилое чародейство творят, тогда сгодится и птенец, и щенок, и кошка драная, – махнула рукой Ойхе, – а для важных дел, треба на особые жертвы. Во дворец Розаарде в те времена прямо с Рынка сотнями гнали маленьких порхов, но Чарлагу все было мало, и потому никто не мог скрыть от него своих малюток. Когда я малая была, старые люди говорили, что ихние прадеды им сказывали, о том, что мол стражники в подземельях, где деток держали, ум теряли навсегда, день и ночь слушая крики и слыша запах крови.