Железо и вера Alex Coder

Глава 1: Гимны битвы

Веридиан Прайм тонул в смерти. Воздух, густой и вязкий, как трупный крахмал, был миазмом горелого прометия, едким укусом озона и тошнотворно-сладким, металлическим смрадом гниющей плоти орков. Он цеплялся за сестру Амару, проникая в фильтры ее дыхательного аппарата, покрывая ее горло песчаной пленкой, призрачным вкусом склепа. Багрово-белые цвета ее силовой брони Священной Розы, когда-то нетронутые символы чистоты и преданности, теперь были заляпаны ихором внутренностей врага, отвратительной, издевательской пародией на свадебную вуаль. Смрад, симфония отвращения, оркестрованная проклятыми, едва ощущалась; ее чувства были перегружены, избиты до покорности оперным крещендо разрушения, бушевавшим вокруг нее. Этот мир, когда-то рай ярких изумрудных джунглей, сверкающих сапфировых рек и безмятежных аметистовых небес, теперь был отравленной скотобойней, ее поверхность была испещрена кратерами, словно гнойная рана, переполненная кровью. Маслянистый черный дым, удушающий погребальный саван для умирающего мира, царапал болезненно-желтый свет борющегося солнца Веридиана, плача жирным, едким дождем пепла и горящих обломков, которые жалили открытую кожу Амары и шипели на ее доспехах. Под ногами земля была предательской трясиной, жадно всасывающей сапоги, скользкой от крови и внутренностей, кладбищенской землей, устланной ковром из раздробленных фрагментов костей и раздробленных черепов, скрежещущей под ногами, как жуткий гравий.

Бледное лицо Амары, видимое сквозь заляпанный грязью забрало ее шлема, было холстом войны, испещренным потом, грязью и медным пятном крови ксеносов. Это была маска мрачной решимости, граничащей с фанатизмом, щит против ужасов, которые грозили поглотить ее. Однако под маской ее грыз ужас, холодная змея извивалась в ее животе, выдавливая дыхание из легких. Явный, подавляющий масштаб бойни грозил разрушить ее тщательно выстроенное самообладание. Однако внешне она оставалась непреклонной, статуя, высеченная из керамита и веры. Ее губы двигались в почти безмолвной литании, резкие, гортанные слоги Литании Ненависти были отчаянным, ритмичным контрапунктом к какофонии, хрупким оплотом против надвигающегося безумия. Каждый хриплый слог, вырывающийся из ее горла, был отчаянной мольбой о силе, о руководстве, о свете Императора, чтобы пронзить этот невообразимый, всепоглощающий ужас. С отработанной, почти механической эффективностью, рожденной жизнью, погруженной в жестокие схватки, она вставила новый магазин в свой болтер, металлический щелчок был маленьким, мимолетным эхом порядка в водовороте, крошечным актом неповиновения надвигающемуся хаосу. Вес оружия, знакомый и странно успокаивающий, тяжело осел в ее руках в перчатках, продолжение ее воли, проводник для праведного гнева Императора.

Вокруг нее орки нахлынули и ревели, пульсирующий поток яркой, висцеральной зеленой дикости обрушивался на осажденные имперские линии, как волны на рушащуюся морскую дамбу, их число, казалось, было бесконечным. Она увидела их во всех их гротескных деталях: выпуклые, гипертрофированные мышцы, блестящие от пота и жира, грубо привитые металлические пластины, прикрученные прямо к открытой плоти, покрытая ржавчиной бионика, шипящая и скулящая при каждом резком, судорожном движении. Их гортанные боевые кличи – какофония звериных ревок, хриплый, почти ликующий смех, визг скрежещущего металла – были диссонирующей симфонией чистого, неподдельного насилия, свидетельством их полного отсутствия человечности. Их оружие, хаотичное, беспорядочное скопление хлама, подобранных обломков и награбленных имперских технологий, изрыгало град дико беспорядочного огня, бурю иззубренного металла и горящей энергии. Ярко-зеленые и кричаще-оранжевые трассеры, словно безумные светлячки, освещали бойню короткими, мерцающими вспышками, запечатлевая в сознании Амары ужасающие образы гротескного насилия: торс гвардейца, разорванный грубой бензопилой, кишки, вываливающиеся в грязь, как блестящие веревки; голова орка, взорвавшаяся в ливне зеленой крови и раздробленных костей; Сестра битвы, чья священная броня была проломлена, кричащая в агонии, когда ржавая пила разрывала ее плоть. Сам воздух трещал и гудел от смертоносной энергии, густой от воя перегруженных лазерных лучей, гортанного хрюканья цепных клинков, разрывающих плоть и кости, оглушительного рева взрывающихся гранат. Земля яростно дрожала под чудовищным весом неуклюжих боевых машин орков, их грубо собранные металлические шкуры были измазаны яркими, богохульными глифами и непристойными, первобытными символами, которые говорили о дикости за пределами понимания. Крики умирающих – как имперцев, так и ксеносов – были целиком поглощены всепоглощающим грохотом битвы, ужасающим, вездесущим саундтреком к концу этого мира.

Амара, хотя прошло всего два десятилетия с тех пор, как ее вырвали из теплых объятий матери и ввергли в суровые, беспощадные объятия Схолы Прогениум, двигалась со сверхъестественной грацией и смертоносной точностью воина намного, намного старше, воина, закаленного в огне тысячи битв. Годы суровых, часто жестоких тренировок отточили ее рефлексы до остроты бритвы, привили ей дисциплину, граничащую с фанатизмом, и, казалось, очистили ее сердце от любых следов страха или сомнений. Или так она считала. Каждая вмятина, царапина и подпалина на ее багрово-белой броне были свидетельством ее непоколебимой преданности Богу-Императору, тяжело завоеванным знаком чести, заработанным в раскаленном добела горниле бесконечной войны. Но под керамитом и прочитанными молитвами, под тщательно выстроенным фасадом веры, крошечное семя сомнения начало прорастать, взращенное ужасами, свидетелем которых она стала, масштабами резни, бессмысленной жестокостью, небрежным пренебрежением к человеческой жизни… оно разрушило железную уверенность, за которую она так долго цеплялась. Действительно ли это была воля Императора? Была ли эта бесконечная бойня, эта симфония страданий божественным путем к спасению? Вопрос, шепот ереси, эхом отозвался в безмолвных покоях ее сердца, ужасающий контрапункт громовым гимнам битвы, бушующей вокруг нее.

Глава 2: Тени сомнения

Пронизывающий холод Схолы Прогениум, места холодного камня и еще более холодных сердец, впивался в тонкую плоть Амары, постоянное, грызущее напоминание о суровых реалиях ее существования. Серые, безликие стены из феррокрита окружали ее, их поверхности были холодными и непреклонными, как сердца настоятельниц строевых училищ, украшенные только суровыми, стилизованными изображениями сурового, неумолимого лика Императора и стилизованной Аквилы Империума, символов власти, которую она едва понимала, но которую учили почитать с беспрекословной преданностью. Переработанный воздух, затхлый и разреженный, душил ее легкие, неся слабый металлический привкус пролитой крови и вездесущий, приторный запах дезинфицирующего средства, стерильного парфюма, который мало что мог сделать, чтобы скрыть скрытый смрад страха, пота и отчаяния, пронизывающий каждый уголок Схолы.

Воспоминания, отрывочные и мимолетные, мелькали в ее сознании, словно угасающие угли, борющиеся с резким ветром, отблески жизни, которую она едва помнила, жизни, которая казалась такой же далекой и нереальной, как полузабытый сон. Жизнь до Схолы, до Императора, до бесконечных, сокрушительных муштр и жестокой, беспощадной идеологической обработки.

Она увидела себя, маленького испуганного ребенка с широко открытыми невинными глазами, крепко прижимающегося к руке матери, тепло ее прикосновения – далеким воспоминанием, фантомной конечностью, болящей в вечном холоде Схолы. Воспоминания о нежной улыбке матери, успокаивающий ритм ее голоса были подобны шепоту на ветру, едва слышимому за резкими заявлениями настоятельниц. Она слышала отголоски смеха, радостные крики ее братьев и сестер, играющих на залитых солнцем полях Веридиан Прайм, их лица были размыты и нечетки, словно фигуры, мелькающие сквозь клубящийся туман, их голоса слабо отдавались эхом в заброшенных коридорах ее разума. Она помнила тепло и безопасность их дома, успокаивающий аромат свежеиспеченного хлеба, доносившийся из кухни, яркие, жизнеутверждающие цвета неба Веридиан Прайм до того, как оно было задушено маслянистым черным дымом войны и пепла. Эти воспоминания, драгоценные, душераздирающие фрагменты потерянного мира, были одновременно утешением и мучением, горько-сладким напоминанием о том, что она потеряла, о том, что она никогда не сможет вернуть, о жизни, украденной у нее жестокой реальностью 41-го тысячелетия.

Резкий, оглушительный треск нейронного кнута настоятельницы дрели разнесся по огромной тренировочной комнате, язвительный упрек за кратковременную потерю концентрации, мимолетный проблеск памяти, осмелившийся нарушить строгую дисциплину Схолы. Амара, ее маленькое, худое тело, облаченное в грубую серую униформу Схолы, униформу, которая натирала ее кожу и не давала тепла, резко выпрямилась, ее мышцы протестующе кричали, ее разум онемел от истощения. Неустанные тренировки, призванные не только закалять тело, но и сломить дух и выковать непоколебимое послушание, продолжались час за часом, день за днем, неделю за неделей, бесконечный, сокрушительный цикл боли, истощения и страха. Она выучила Литанию Ненависти, слова были горьким, едким привкусом на ее языке, яд, который она была вынуждена проглотить и извергнуть с непоколебимой убежденностью. Она познала жестокое искусство войны, холодные, эффективные навыки убийцы, ее маленькие руки сжимали учебный цепной меч, его вес был тяжким бременем для ее хрупкого тела, постоянно напоминая о жестоком будущем, которое ее ожидало.