Внушение было неумолимым, постоянным, подавляющим шквалом имперской пропаганды и пылкой религиозной догмы, тщательно разработанным для стирания индивидуальности, подавления критического мышления и привития непоколебимой веры в Бога-Императора. Ее учили, что Император был божественным защитником человечества, единственным оплотом против надвигающейся тьмы варпа, богом, которому нужно поклоняться с беспрекословной преданностью. Ее учили, что послушание, абсолютное и непоколебимое, было высшей добродетелью, что сомнения были ересью, что сомнение было слабостью, которую нужно было очистить огнем и сталью, что сострадание было роскошью, которую Империум не мог себе позволить. Ее учили, что только посредством непоколебимой веры и непоколебимого послушания человечество могло выжить перед лицом ужасов, таящихся во тьме.

И она поверила в это. Всеми фибрами своего существа она верила в Императора, в Империум, в праведность своего дела. Она приняла веру, догму, дисциплину, цепляясь за них, как за спасательный круг в море неуверенности и страха. Но под тщательно выстроенным фасадом непоколебимой преданности, в тихие, украденные моменты между тренировками и сеансами индоктринации, начало прорастать крошечное семя сомнения, взращенное затянувшимися кошмарами, преследующими лицами убитых, небрежной жестокостью настоятельниц, мучительными вопросами, которые она не смела озвучить, мерцающими воспоминаниями о жизни до Империума. Эти сомнения, как коварный шепот во тьме, грызли ее душу, ужасающий контрапункт гимнам веры, которые эхом разносились по холодным, стерильным залам Схолы Прогениум. Это были тени сомнения, предвестники будущего, в котором вера и долг столкнутся с любовью и неповиновением, будущего, в котором Амара будет вынуждена выбирать между Императором, которому ее учили поклоняться, и человечеством, которое ее учили подавлять.

Глава 3: Вес лазгана

Траншея, рваная, рассыпающаяся рана, прорезанная когтями в опустошенной земле Веридиан Прайм, предлагала очень мало защиты, ее стены были изрешечены трещинами и кратерами, свидетельством беспощадной бомбардировки орков. Солдат Кель из Веридианского 12-го скорчился в ее скудных пределах, его тело прижалось к холодной, сырой земле, едкий вкус лазерного огня, горький, металлический привкус, упрямо цепляющийся за заднюю часть его горла. Воздух, густой от удушающего смрада горелого кордита, озона и всепроникающей, тошнотворной вони разложения орков – тошнотворной смеси гниющего мяса, затхлого пота и чего-то неуловимо чуждого – обжигал его легкие с каждым поверхностным, рваным вдохом. Он инстинктивно сплюнул густую струю мокроты на грязный пол траншеи, звук был мокрым, тошнотворным шлепком на оглушительном фоне неумолимой бойни. Он провел мозолистым большим пальцем по индикатору заряда на своем лазгане, слабое, мерцающее свечение силовой ячейки было маленьким, холодным утешением в гнетущем мраке траншеи. Усталый вздох, тяжелый от глубокого истощения тысячи битв, сорвался с его губ, струйка конденсата на мгновение затуманила заляпанный грязью забрало его шлема. Он устал, устал до костей, устал до самой сути своей души. Годы борьбы с, казалось бы, бесконечными, беспощадно жестокими ордами орков взяли свое, процарапав глубокие морщины усталости на его лице, закалив его взгляд и превратив его юношеский идеализм, наивный оптимизм, который он когда-то питал, в мрачный, закаленный прагматизм.

Мир вокруг него был симфонией разрушения, хаотичным, оглушительным оркестром смерти. Сама земля дрожала под неумолимым обстрелом орочьей артиллерии, земля конвульсивно содрогалась с каждым оглушительным ударом, посылая дрожь вверх по его усталым ногам, постоянную, тревожную вибрацию, которая резонировала глубоко в его костях. Небо над ним, помятое, пурпурно-черное полотно, задыхающееся от густого, маслянистого черного дыма, царапавшего слабый, отфильтрованный свет сражающегося солнца Веридиана, не предлагало утешения, не давало спасения от ужасов, разворачивающихся внизу. Крики умирающих, как людей, так и орков, – леденящий душу хор агонии и ярости – смешивались с гортанным ревом двигателей, отрывистым треском лазерного огня, оглушительным грохотом взрывающихся гранат и тошнотворным стуком тел, падающих на землю, создавая какофонию насилия, которая резала его уши, постоянное, оглушительное напоминание о крайней хрупкости жизни в этом раздираемом войной уголке галактики.