– Все так делают.

Товия откинул голову на кровать. И произнес, глядя в потолок:

– Я не такой, как все.

– В каком смысле?

– В самом важном. Я никому не нравлюсь.

Мне ли не знать, каково это, когда над тобой издеваются. Когда мне было двенадцать, одноклассники схватили меня, связали мне шнурки и толкнули в глубокую лужу на спортивной площадке.

– Нравишься. Ты просто не пытался.

–Тебе-то откуда знать? В начале семестра я ходил на разные тусы, на ярмарку первокурсников, на приветственные коктейли и прочую хрень. Никто со мной не разговаривал. Я подумал, окей, ты новенький, не все сразу. Но вскоре другие уже встречались после занятий, таскались друг к другу в гости, а меня кто звал? Потом до меня начали доходить сплетни обо мне. Я-де чокнутый, задаюсь… но это фигня по сравнению с тем, что говорили о моей матери, моей сестре…

Даже не верилось, что Товия с его подчеркнутой независимостью и высокомерием хочет, чтобы его пригласили в гости. Я, кстати, не сомневалась, что его звали не реже прочих, по крайней мере сперва. Но он все время отказывался.

–Мне жаль, что у тебя семестр не задался,– ответила я.– Но надо попробовать снова. Мне-то ты нравишься. Разве это не в счет?

–Только потому, что ты считаешь себя глупее прочих. Я так понимаю, эта твоя неуверенность в себе тянется из семьи. А может, над тобой издевались в школе? В общем, тебя впечатляет мой интеллект, и ты думаешь, что, если бы мы подружились, это каким-то образом подтвердило бы, что у тебя есть мозги, но так не выйдет, поверь.

К концу своей маленькой речи Товия поднял голову и поймал мой взгляд. Я не отвела глаза.

–Я, между прочим, к тебе по-доброму.

Я со стуком поставила стакан виски на стол и поднялась на ноги.

– Не строй из себя святую. Ты же сама заявила этим уродам во дворе, что мы с тобой даже не друзья. Потому что я ненавижу веселье, верно? «Он типа Скруджа» – кажется, так ты сказала?

От злости и хмеля я даже не сразу сообразила, о чем он. Кровь бросилась мне в лицо.

– То есть ты подслушиваешь мои личные разговоры?

– Это просто смешно. – В его голосе сквозила усталость. – Будь так добра, свали.

Когда я выходила из комнаты, Товия одной рукой сжимал бутылку виски, другой теребил пробку. Кажется, я не собиралась так сильно хлопать дверью.

В последующие дни Товия ухитрился ни разу со мной не столкнуться. Я думала было подсунуть ему под дверь записку или послать имейл, но решила, что он виноват столько же, сколько я, а я стараюсь извиняться первой лишь когда очевидно не права. Иначе недолго стать бесхарактерной.

Чем больше я размышляла, тем больше негодовала. Кем он себя возомнил, раз говорит, что я жажду его признания? Или что я не ровня Джену и Кэрри, моим настоящим друзьям? К черту Товию. И к черту Марселя Пруста.

К среде я доделала все, что должна была в этом семестре, и у меня выдался пустой день. Семестр миновал как-то быстро. Еще два – и закончится год, треть моей университетской жизни. Меня больше всего заботило, как не потратить без пользы это добавочное время. И вот, ощущая себя более туристкой, чем когда-либо с момента приезда, я пересекла Мост вздохов, прошла по кампусу Магдален[18] и полюбовалась памятником Шелли в Университетском колледже. Высеченный из мрамора поэт возлежит на бронзовой плите, которую держат два крылатых льва, внизу плачет каменный ангел. Уходила я хохоча. Перси Биши Шелли вышвырнули из университета за то, что поэт отстаивал атеизм. Неужели Товия видит себя таким?

После обеда я отправилась в книжный. Во втором семестре мы будем знакомиться с литературой ХХ века, начинать предстоит с произведений высокого модернизма: Джойс, Вулф, Элиот, Паунд. Каждый студент должен выбрать одного из этих писателей и за рождественские каникулы написать работу на две тысячи слов. Никого из них я не читала и решила взять Вулф – на том основании, что она единственная женщина.