Он отвечает как-то неопределенно, я до сих пор до конца не понимаю его язык, – и да и нет одновременно, и не да и не нет, и так, и так, и не так, и не так. Я все еще до конца не понимаю их язык, хотя, казалось бы, в языках понаторел основательно.

– Из потом, – добавляет мой собеседник низким грудным голосом.

– Потом, потом… Он показывает куда-то вверх, я понимаю, что речь идет о будущем.

– И через сколько лет после наводнения это ваше… будущее? – кажется, вопрос прозвучал недостаточно вежливо, хотя я использую все мыслимые и немыслимые обороты, сесе, буюнсе, бухаоисы, как могу напрягаю связки, чтобы произнести с нужной интонацией, чтобы не получилось что-нибудь неприличное, за что меня испепелят на месте.

– Когда земля станет пустыней.

Понимаю, что мне это ни о чем не говорит.

– Вы говорите…

– …и солнце в полнеба.

Меня осеняет:

– То есть, вы переместились сюда, потому что расширяется солнце?

– Не совсем так… – он оценивающе смотрит на меня, словно пытается понять, пойму я или не пойму, – ну, да… так.

Понимаю, что он считает меня недостаточно умным, не будет объяснять, что к чему.

– И поэтому вы решили перебраться сюда?

Знак согласия – вернее, даже не согласия, а с каким-то подтекстом, что иначе было бы невозможно.

– А как вы планируете решать проблему с, мягко говоря, недовольством китайских властей?

Снова отрешенно улыбается:

– Для нас это не проблема.

Вспоминаю видеохроники с отчаянными попытками войск пробиться на восточное побережье Китая, где теперь раскинулась Лянчжу.

Его взгляд как будто прорезает пространство:

– Не проблема.

Я понимающе киваю – для них это действительно не проблема, они как будто не замечают нас, отставших от них на миллионы лет.

– А что вы можете сказать насчет Властительства Чуди на севере?

Он отвечает что-то, в чем я с немалым трудом узнаю что-то вроде «Понятия не имеем».

– Значит, это не из вашей реальности?

– Совершенно верно.

– Я так полагаю, нам следует ожидать появления новых земель, какого-нибудь Нутэнвака в Сибири?

– Вполне возможно.

Я чувствую, что за этим «вполне возможно» стоит намного большее, чем то, что я понял – но я не могу прочувствовать всех тонкостей языка.

– А где же теперь люди, которые раньше жили на побережье?

– Они здесь.

– Но мы не можем с ними связаться, люди беспокоятся за своих близких!

– Они здесь. Вы их не видите.

– И…

– …этому нужно научиться…

– …видеть тех, кого нет…

– …они есть.

– …то есть, есть, но мы их не видим… и вы можете научить нас видеть…

– Это легко…

Он показывает мне – как, вижу, что показывает со всей аккуратностью – но я не понимаю, не чувствую, это как если бы в первом классе на меня уравнение с интегралами вывалили, и давай, решай.

– Не понимаете? – на этот раз он смотрит не сквозь меня, а вглубь меня, куда-то в самую суть.

– Э… а… я попытаюсь разобраться…

– …вы ищете своих близких?

– Э… нет, я переживаю за других людей…

…я не говорю ему правды, что ищу самого себя, что я сам исчез здесь, на восточном берегу Китая – в редакции до сих пор не знают об этом, никто не нзает, кроме меня…

(запись удалена)

…была у Бирюзабет еще одна тайна – то есть, то, что она считала тайной, потому что так-то все об этом знали, болтали между собой, – а где Бирюзабет, а-а-а, а она опять к этому к своему пошла, к какому этому, ну к этому этому. Бирюзабет выбиралась из дома под покровом ночи – так было романтичнее – огибала группку людей, застывших на углу дома – один из них целился в двух других, мама Бирюзабет все хотела отнять у него обрез, папа не соглашался, пусть будет так, я с них когда-нибудь картину напишу – так до сих пор и пишет. А братья Бирюзабет, Инь и Янь (Инносент и Ян) все хотели оттащить куда-нибудь этого, который целился, кинуть куда-нибудь в грязь, чего им тоже не позволяли…