Её пугал его отсутствующий взгляд, безразличие ко всему, что не касалось любви к жене, его молчаливость. Явно это была боль души.

– Что у меня за дети? – жаловалась соседке Маруся. – Ну, Аннушка ладно, уж прожила жизнь, а все Петр в сердце. Но Володька-то молодой, думала, пройдет эта любовь. Когда найдет другую… Сошелся с Ольгой, ну, не красавица, ясно, не Людка, которая с иконы. Ольга здоровущая телка, работает за четверых, и все для Вовки: и еда, и одежда, и машина. А он, видите, любит Людку до бесконечности. Как это понять?

– Да, есть такая любовь, ей нет предела. Твои дети – однолюбы. Это счастье для тех, кого они любят, и несчастье для них. Это на всю жизнь.

Под Новый год Вова пришел к матери поздравить с праздником. Что-то необъяснимо печальное было в лице сына, что-то неотвратимое, прямо неземное. Он легко зашел, легко двигался по комнате. У Аннушки сжалось сердце.

– Вова, съездим завтра к Андрейке, отвезем подарки, – обратилась она к сыну.

– Да, да, я все приготовил. И Людочке тоже.

Аннушка изумленно посмотрела на него.

– Да, мама, милая моя мама. Я люблю ее все сильнее. Такой уж я. Простите меня за это.

– А чо купил? – поинтересовалась бабушка.

– Андрейке машинку, конфеты, а Люде – книгу… О любви.

– Хм, а чо ей книга? – Маня пожалела, что выпалила это. – Поймет ли?

– Поймет. Нельзя не понять. Есть на свете такая любовь, которая, – он не находил слова, – как болезнь. Точит, точит изнутри, бросает в жар, и летишь в кипящий омут с головой, и сердце бьется так быстро, что трудно дышать, бабушка. Да разве это объяснишь словами… Эта боль вот здесь, – и он показал на грудь.

– Ты ишо молодой, баской[7], подожди, потерпи, встретишь ищо настоящую любовь… – сказала Маня.

– А Люда? Разве это не настоящая любовь? Только солдат меня поймет, что я пережил в армии, когда мне Валюша написал о ней. Я врагу не желаю такое пережить… Как гвоздь, что-то вошло под сердце и осталось там, но болит, болит. Вы меня сосватали с Ольгой. Но ведь это не любовь. Мы с ней рабочие скоты, все вкалываем ради чего? И нет мне радости ни от денег, ни от дома.

Однажды я упаду и все. Как-то я говорю, что почти два года растим свинью, а за это по время уж по избе бегали бы малец или дочка. И знаешь, что она ответила:

– А зачем? Какой доход?

– Разве от детей должен быть доход? И какой? Да, от любви рождаются дети и для любви. А разве это жизнь?

Аннушка слушала эти удивительные слова от своего когда-то бесшабашного Володи и думала: как верно, как светло он говорит. Володя ушел незаметно, как растаял.

– Мама, что-то надо делать? Вова заболел. Может, к психологу поехать? – Аннушка смотрела на мать со страхом.

– Ты пережила такое. Я тоже пережила. И он переживет, – ответила Маня. – Нужно время. А кто этот… как ты его назвала? Я не знаю такого… Где он живет? А вот бабка одна есть в Турушево…

Вдруг Маня резко засобиралась: «Отвезите меня домой, хочу домой».

Дома, лежа на диване, она думала о своем девичестве, о жизни, о детях. Любила ли она, так сильно, так мучительно, как ее дети? Не до любви было, когда ушла от Степана с двумя девочками в чем, как говорится, мать родила. Приживалась в чужой деревне трудно. Жила в развалюхе. Спасибо председателю, дал работу на ферме. А сколько горя хлебнула с детушками, да с новым мужем Ефимом. Родила от него двух мальчишек. Росли статные, красивые, работящие. Ефим пил да бил ее. Еще средний Валера неспокойный был. Да и с женой ему не повезло. Одно ее богатство – красота. Выпить, да погулять не дурочка. Ей вечно нужны были компании. Придет парень домой, пообедать бы, кругом все настежь, парничок один ползает по избе, весь уревелся. А она с городскими на машине раскатывает. Бросят где-нибудь в овраге. Валера притащит домой. Вымоет, накормит… Натка ничего не ценила. И запил Валера, задурил. У, как она, мать, страдала, увещевала разойтись с ней.