Зеленая любовь 2 Алесто Нойманн

1 «Блюз прошлого лета» – Браво

2 «Кентавры» – ВИА Добры Молодцы

3 «Королева красоты» – Муслим Магомаев

4 «Зеленый свет» – Валерий Леонтьев

5 «Песня Яшки цыгана» – Из кинофильма «Неуловимые мстители»

6 «Король-победитель» – Вадим Мулерман

7 «Брат» – Андрей Державин

8 «Трава у дома» – Земляне

9 «Али-Баба» – ВИА Самоцветы

10 «Распутин» – Хор Турецкого

Кирилл

– Ты написал все, что мог.

Кирилл остановился посреди комнаты и подбросил теннисный мяч, едва не сбив люстру. Как бы сказал Артем: «писатель-чесатель в раздумьях разносит дом, атас».

Слава богу, не сбил.

Кирилл уселся обратно на стул, откинулся на спинку, глядя в экран ноутбука, где в нетерпении мигал курсор. Потом опустил взгляд – на потрепанный блокнот, лежавший рядом. Его компас, его память. Все остальное в голове могло посыпаться, разрушиться и предать. Но бумага помнит и терпит все.

Обложка выглядела так, будто прошла битву. Но Кирилл видел гораздо больше, чем просто помятый картон. Июльское солнце, песок пересохшей земли на вытоптанных дорогах, каплю росы туманного утра. Поля страниц исчерчены, изрисованы стрелками и вопросительными знаками. Немного дальше – смешная карикатура на Артема, который ругался, что ленивые друзья никогда не помогут полить огурцы. Рядом – описания, размашисто выведенные черной ручкой. Нервные и резкие, будто Кирилл боялся их забыть. Некоторые из них были перечеркнуты так решительно, что казалось, бумага едва выдержала.

Каждый штрих – словно маленькое окно в лето. Кирилл все это видел. Настолько ярко, что на миг становилось больно.

Артем, стоящий по колено в реке. Двухметровый, в мокрых шортах и орущий, что собаку нельзя ушами в воду, иначе он оторвет уши Кириллу. Сестра Ксюша. Смеется так звонко и заразительно, что невозможно было не улыбнуться. Элла, которая внимательно поглядывает на своего пса Гошу. Командует ему сесть и оставить в покое шлепки Распутина. Кудрявые волосы рассыпались по плечам, решительный голос звучит твердо, но улыбка… Улыбалась она всегда так нежно и искренне, что Кириллу каждый раз казалось, будто где-то совсем рядом взрывалось солнце.

Смотришь, слушаешь – и кажется, что все это можно повторить. Но стоило этим воспоминаниям соприкоснуться с реальностью, и нутро сжималось. Странный, почти тоскующий страх.

Каждое лето – невосполнимое чудо, которое никогда не случается дважды.

А потом среди этих беззаботных летних заметок, неожиданно всплывала тень. Блокнот вдруг начинал говорить совсем другим голосом. Когда Артем вдруг оказался на краю. Не мальчишкой, живущим здесь и сейчас. Не тем, кто научился быть веселым так правдоподобно, что другие терялись.

А тем, кто нашел в себе силы признаться, что падает в бесконечную боль.

И среди теплых строк появилась холодная тьма.

Кирилл помнил, как они втроем в последний день отпуска сидели до рассвета на летней кухне. Артем курил, Ксюша таскала травяной чай чашку за чашкой, Картошка дремала у нее на коленях. А за распахнутыми окнами светлело небо.

Артем выглядел как-то странно. Обычно он не умел быть тихим – его хватало на всех и каждого. Громкий, иногда излишне едкий, остроумный. Такой нарочито заметный, будто делал все, чтобы отвлечь других от чего-то внутри себя.

Но сейчас он предстал перед Кириллом совершенно другим. Искренним, грустным, уязвимым. Мелодия, застывшая на его губах, казалась бесконечной. Не песня – ее призрак, обрывки чего-то чужого, ностальгического. Артем тихо перебирал ноты, будто старые фотографии из забытых альбомов.

– Что это? – едва слышно спросил Кирилл.

Артем утомленно улыбнулся. Потом затянулся. Долго молчал.

– «Браво», – наконец отозвался он.

Кирилл кивнул. Понятное дело, «Браво». Всегда «Браво». «Ленинградский рок-н-ролл», «Вася», «Этот город». Веселое добро из прошлого, которое Распутин разносил по Приозерному ожившим школьным магнитофоном.

Но в эту ночь песни Артема звучали по-другому. Нисколько не напоминали стильное подыгрывание себе. Сегодня в голосе затерялось что-то поистине глубокое.

После гибели брата Германа Артем хранил трагедию в себе, словно тайну, которую никто не должен узнать. И, однажды рассказав, продолжал по привычке пропевать всю ту боль, которую никогда не объяснял словами.

– А Герман любил «Браво»? – спросил Кирилл. Неожиданно даже для себя самого.

Артем на секунду прервался и вздохнул.

– Очень, – признался он так тихо, что Кирилл не сразу понял, что услышал. Ксюша не отреагировала вовсе, уже задремав на пару с Картошкой. – Мы с ним всегда что-то пели.

– И ты продолжаешь петь.

– Уже один. – Артем грустно улыбнулся.

– Почему именно эти песни? – Кирилл подпер рукой голову, задумчиво глядя в лицо друга.

– Как будто, если забыть их… – Он запнулся, резко затянулся еще раз и затушил сигарету в пепельнице. – Как будто тогда точно ничего не останется.

Кирилл замолчал. Хотелось как-то поддержать. Крепко сжать этого дерганого, всегда скрывающего боль человека… Но Артем даже физически не дал бы такого сделать.

– Давай вместе? – внезапно предложил Кирилл.

– Что?

– Споем. Что-нибудь из нового. Что Герман никогда не слышал. Блюз прошлого лета?

– Я ее даже не переслушивал с того самого времени. – Распутин напрягся. – Слишком она напоминает…

– Красивая. И хорошо, что напоминает. Значит Герману бы точно понравилась. – Кирилл улыбнулся и повернулся к окну. – Буду фальшивить но постараюсь. Давай?

Кирилл ожидал, что Артем откажется. Но он отвернулся и запел. Негромко, но твердо, словно отпуская что-то важное.

Знакомый мотив подхватил Кирилл, вплетая свой нестройный тон в этот тихий дуэт.

На мгновение ему показалось, что голос Артема дрогнул. Но в серых глазах не было ни тени слез. Только утреннее солнце. Игра света или, может быть, тонкая и неуловимая благодарность, сиявшая вместо слов.

До звезд километры,

До солнца шаги.

Кто это лето

Сделал таким?

В нем твои ветры,

Твои маяки,

Звезд километры,

И солнца шаги.

Ксюша вздрогнула во сне. Ее голова чуть дернулась, но она не открыла глаз. Пушистое чудо, чихуахуа Картофель, на коленях девушки перевернулась на другой бок. Артем улыбнулся и снова повернулся к окну.

А Кирилл сидел, стискивая блокнот и наблюдая. Молчаливой печатной машинкой, жадно вытягивающей каждую деталь. О том, как плечи Артема чуть дернулись, будто он едва не заплакал. Как он нежно взглянул на Ксюшу с Картошкой, которые чуть-чуть не дотерпели до рассвета и заснули. Как перелив розоватого солнца замер на его уставшем лице.

Это было важнее, чем писать. Запоминать.

Все эти песни – они о Германе. Как будто в каждом аккорде он все еще жил. Как будто в каждом слове цвела реальность, в которую Артему уже не было хода. Песни о надежде – едва уловимой, но упорной. Они говорили о завтрашнем дне, где есть место для новых друзей. О лете, которое принесло с собой нечто большее, чем тепло. Оно подарило Артему забытое желание жить.

Все это лежало, запертое в картонном корешке писательского блокнота, в ожидании, когда Кирилл снова откроет и услышит.

И все это казалось ему важным и очень настоящим.

Однако сомнения почему-то никуда не делись. Каждый раз, открывая свежий лист, он задумывался. Что, если на самом деле все это не имеет никакого смысла? Если другие прочтут, разве они поймут, какими прекрасными для него были эти дни? Какой он писатель после этого? Если слова казались мелкими и бессильными? Если на бумаге они теряли то дыхание лета, что все еще жило в легких?

Курсор мигал в тишине, томительно подталкивая к действию.

А вдруг плохо? А вдруг никчемно?

Но Кирилл все равно писал. В попытке облечь их лето в слова было странное удовольствие. Напоминало перелистывание старого фотоальбома, где видишь не только события, но чувствуешь запахи, слышишь голоса. Кирилл даже не мог сказать, ради чего он в конечном счете пишет. Может, ради будущих читателей. А, может, ради себя – чтобы не дать воспоминаниям ускользнуть окончательно.

Но ведь ты не можешь считаться писателем, пока твою книгу не возьмет издательство, верно?

Выпрямившись на стуле, Кирилл резво придвинулся к столу. На экране всплыло сообщение от Артема. Хмурое настроение растворилось как туман.

«Привет, прозаик! Либо мы вчера с тобой слишком громко пели в караоке, либо я заболел».

Кирилл улыбнулся и ответил ему что-то про то, что последняя песня Лепса была явно лишней. Лучше бы пели Высоцкого, под конец вечера Артем уже хрипел как бард.

Свернув вкладку с мессенджером, он снова сосредоточился на вычитке глав. Чего не хватает?

Ясное дело, чего. Только не чего, а кого. Артема не хватает. Главреда, наставника, доставалы всего живого на планете.

Кирилл поспешно достал телефон и набрал Распутина.

– Да, Кирюша, свет очей моих? – Артем звучал на два тона ниже обычного.

– Господи. – Кирилл скривился. Так и видел перед собой усталое лицо друга, который все равно пытался шутить. – Голос у тебя.

– Знаю, соловей отдыхает. – Он выдохнул так, будто готовился богу душу отдать. – На работу надо ехать.

– В таком состоянии?!

– А в каком? У нас с расписанием беда, еду нагрузку пересчитывать.

– Ты прямо как пожарный. Думаешь, что без тебя там все умрут?

– Не просто думаю. – На другом конце трубки жизнеутверждающе чихнули. – Я это знаю. Тем более, народу в университете почти нет, только Никонова с моей кафедры. Быстро пересчитаем, отнесем таблицу, и я пойду лечиться.