– Лечиться? – недоверчиво спросил Кирилл. – Ты? Чем? Опять будешь ибупрофен есть пачками?

Пауза перед ответом была подозрительно долгой. Наконец, из трубки донеслось:

– Потому что обезболивающие придумал сам Господь. Они лечат все – от температуры до невралгии.

– Они симптомы убирают, а не лечат, – раздраженно напомнил Кирилл.

Артем снова кашлянул, как бы соглашаясь с другом в своем стиле.

– Ладно, уговорил. Наведаюсь сегодня к своему терапевту, возьму больничный. Заодно узнаю, что за вирус меня так размазал.

Кирилл нахмурился.

– Я за тобой заеду, когда из клиники выйдешь.

– Прекрати. – Артем, казалось, широко улыбнулся, несмотря на сиплый голос. – У меня две ноги. Довольно длинные, работают исправно.

– Если до университета от клиники рукой подать, то оттуда я тебя точно заберу, – заявил Кирилл. Он знал, что спорить с Артемом бесполезно, но иногда даже получалось добиваться своего.

– Тоже хочешь вирусяку? – усмехнулся Артем. – Я тебе организую.

– Неважно. Когда надо забрать, пиши, – подытожил Кирилл. – Добираться на одной силе духа не позволю.

– Ультиматум, что ли?

– Ага.

Тяжелый вздох на том конце провода:

– Ладно, брат, уговорил. Созвонимся.

Кирилл потянулся за ключами от машины. Покрутив их в руках, крепко задумался.

Артем вообще редко давал понять, что нуждается в помощи. Мог неделями держаться на автопилоте, игнорируя себя до тех пор, пока тело или мозг не сдавались. А потом все списывалось на «ой, я немного приболел». Только это было не «ой» и не «немного». Его тело нашло какой-то свой способ артикулировать то, для чего Артем не находил слов.

Забота о себе и Распутин ходили где-то далеко друг от друга. Кирилл обнаружил это почти сразу – забытые завтраки, бессонные ночи с магнитофоном, синяки под глазами. И сейчас это снова вылезло наружу: болезнь, которая странным образом совпала с началом учебного года.

Как будто слова его лечащего врача действительно обретали смысл. Психосоматика, так она называла это. Кирилла такая терминология раздражала – слишком стерильно для того, что происходило с его другом. Это ведь не тело болело, а душа. Неумение проговаривать, невозможность признавать, что иногда тяжело до невыносимого.

И, черт возьми, Кирилл просто не мог отделаться от мысли, что это не совпадение – осень и эта загадочная простуда.

Интересно, удастся ли сегодня поговорить с ним? Как-то донести, что заботиться о себе и делиться – это тоже часть жизни, а не слабость?

Или, может, найти способ проверить свою давнюю идею – попросить его помочь с текстом?

Кирилл едва заметно усмехнулся. Распутин, как водится, вновь уплывал в свое: «отвали, Строганов, я не главред». Если творчество касалось чего-то кроме музыки – старой, советской, – Артем уходил. Прятался, орал и отказывался.

А ведь Кирилл замечал, что завидует, когда Артем шутил на ходу. Как легко Распутин находил колкие формулировки, как спокойно резал текст без всякой жалости или церемоний. «Живее, четче, проще, Строганов!». Вот было бы здорово, если бы Артем согласился на вычитку! Убрал весь этот лишний ворох слов, добавил шуток. Но как уговорить его?

Кирилл выдохнул и, сжав ключи в ладони, наконец поднялся со стула.

Нельзя оставлять лучшего друга одного.

Артем

За окном догорал август, а в груди догорали последние нервные клетки. Артем сидел в тесной учительской их корпуса, уткнувшись в экран ноутбука. Таблица с распределением нагрузки расплывалась перед глазами. Цифры путались, словно кто-то нарочно размазывал их рукой.

Распахнутое окно щедро впускало по-летнему горячее солнце, вот только свежего воздуха все равно не поступало. Как нечем было дышать, так и сейчас хоть задохнись.