Сойка прилетает под окно
посмотреть сквозь мутное стекло.
У меня есть жёлтое зерно
для пернатых, фей и НЛО.
Для небритых особей – горилка,
для уставших – мягкая подстилка.
А для той, с которой я на «ты»,
поливаю белые цветы.
Ночные бабочки
Штопор, штрафная рота,
выживи или умри.
Как на фашистские дзоты,
падают на фонари.
«Ноябрь, нетрезвый запах листьев…»
Ноябрь, нетрезвый запах листьев,
оптимистический исход,
дороги заметает лисья
позёмка, кончен год.
Деревьев кости посветлели,
как под рентгеном, ночь бела,
и время вздрагивает еле,
как между рамами пчела.
До волчьих нор пейзаж зачитан,
явись, израненный Ван Гог.
Твой путь запутанный и чистый
направит бог.
«Я жил на задворках…»
Я жил на задворках
империи грустной,
курил Беломор
и пил за искусство.
Мне по фигу Сталин,
не снится мне Ленин,
и песни иные
поют поколенья.
И я подпеваю
из новой посуды
за то уже было,
за то ещё – будет.
«Бог – это имя…»
Бог – это имя.
Отчество и фамилия
убивают Бога.
Бог – это безумие.
Сознание убивает Бога.
Бог – это мера.
Творчество убивает Бога.
Бог – это сомнение.
Вера убивает Бога.
Бог – это пустота.
Жизнь убивает Бога.
«Двуедино: башмаки и путь…»
Двуедино: башмаки и путь,
женская раздвоенная грудь,
свет и тень на старческом лице
и начало нового в конце.
«Ты богат, потому что нищ…»
Ты богат, потому что нищ,
я блажен, потому что пьян.
Мир без бога, сказал Ницше,
мир во зле, сказал Иоанн.
Говорили: мир – красота,
говорили: мир – суета.
А предвечный, кто хлеб суть и соль,
прошептал на горе: мир есть сон.
Омар Хайам. Игра
Площадка ровная, мяч кругл,
забава сердцу, тренаж для ног и рук.
Начала и концы, игрок и зритель —
в руке невидимой, швырнувшей мяч в игру.
«Принимайте правила игры…»
Принимайте правила игры
улицы, опущенного мира,
надписи в общественном сортире,
словно в Конституции, стары.
Приняты данайские дары,
где вы, древние уроки Трои?..
Словно Конституция страны,
жизнь пуста, смерть похорон не стоит.
«Откройте бутылку и пейте…»
Откройте бутылку и пейте
за смерть, за стихи, за отчизну.
Возможно, что там, после смерти,
не помнят стихи о жизни.
Иов
Он молился, ни братьям, ни богу не нужен,
черви плавали в теле, гноились глазницы,
долгий старческий век ожиданьем простужен,
только мухи к нему прилетали, как птицы.
Он страдал и страданьями не был унижен,
и, казалось, лицом становился светлее,
и горела свечою сердечная ниша,
будто он истекал не гноем – елеем.
Он молился, ни братьям не нужен, ни богу,
нищей плотью и костью навек искажённый…
Годы шли, приходили иные эпохи,
только глаз видел дальше, как небо, бездонный.
«В грозовой темноте звёздный крест…»
В грозовой темноте звёздный крест,
кто-то снялся, свалился, воскрес.
Крест, проклятьем ли, взглядом, забит
в пуп Вселенной… Пускай поболит.
«Разобьём на мусор стеклотару…»
Разобьём на мусор стеклотару,
выпустим на волю тараканов,
мы, вчерашние бомжи и странники,
мы, философы гранёного стакана.
Вечен пир, болезнь ушла за море,
смех и смерть, столбняк и анекдоты,
напиши на зассаном заборе:
кто-то жил здесь и любил кого-то.
Не засни в степи или в дороге,
пробуждайся завтра на рассвете.
Нашу водку допивают боги,
наши песни доедают дети.
«Вечер как вечер, уходим в ночь…»
Вечер как вечер, уходим в ночь.
Тихо. Бессмертно.
Каждому синьки и света сколь хошь,
на каждого метка.
Булькает время, крови исток
вскоре иссякнет,
гоп – в подворотне, в постели – стоп,
скучно и всяко.
Смерть человеков, как чудо, проста,
ни взяток, ни пошлин,
мы воскресаем совсем не с креста,
смешно и пошло.
«Наши души уже не вернёшь…»
Наши души уже не вернёшь,
наши язвы золой не излечишь,
всё, что было, прожёвано, что ж,
есть, Горацио, бренные вещи.
Если шпага змеится, укол
не замедлит прошить портьеру.