– Тётя приходила. И я приду. Всегда. «Чего бы мне это ни стоило», – добавил он про себя, уже отступая к двери.

Громила злился. Но ждал. И, словно удовлетворённый тем, что Лёша не заплакал, развернулся и пошёл по коридору. Лёша подбежал, стараясь идти быстро, не оглядываясь.

– Ну что, пошли. Проверим, насколько ты храбрый, – пробормотал Громила себе под нос.

Катя больше не спала. Она ждала.

Сначала сидела, глядя в темноту. Рукой пыталась нащупать куклу, с которой раньше спала, но её не оказалось рядом. Она искала её глазами, поднимала одеяло. Пусто. Её больше нет.

– Тётя, я куклу потеряла! – почти со слезами на глазах и с привкусом горькой микстуры выдавила она.

Потом – прыгнула с кровати. Стало одиноко.

Но страх понемногу отступал, превращаясь в странную, упрямую решимость.

Она стала играть с шиной. Не смогла поднять. Пнула её, от обиды сказав: – Вот ты глупая шина, вот буду сильной как Лёша и кину тебя в стену!

Потом она притащила к умывальнику стул. Залезла, тяжело дыша, и впервые увидела своё отражение – настоящее. Не в воде, не в металлической поверхности, а в стекле.

Причёска растрепалась. Косички расплелись. Тётя говорила: «Даже в самом мрачном месте девочка должна быть красивой.»

Катя аккуратно расплела волосы. Начала заплетать заново. Пальцы путались. Не получалось. Но она не плакала. Снова и снова пробовала, напрягая руки, напрягая память. И, наконец – криво, неровно, но получилась одна косичка.

Она была счастлива. Сильно. И горда собой – очень.

И тут… снова дверь.

Открылась резко и так же резко закрылась. От неожиданности Катя упала со стула, больно ударившись. Но даже не обратила внимания. Она вскочила и побежала.

В дверях стоял Лёша.

Он не был похож на себя. Глаза тусклые. Лицо – опухшее. Взгляд в пол. Губа разбита, из носа текла кровь. Он стоял, шатаясь, будто даже не понимал, где он.

Стек на пол.

Катя испугалась. Сильно. Но вспомнила, как Тётя лечила их.

Она бросилась к узлу с вещами, вытащила одну из рубашек и принялась вытирать кровь с его лица. Быстро, как могла. Не плакала. Руки дрожали, но она всё делала правильно.

Лёша молчал. Просто смотрел на неё. В его взгляде снова появлялся свет.

Катя гладила его по плечу. Как он её.

А потом всё повторилось.

Страх. Боль. Шок. Дверь. Ночь. Ожидание. Удары. Одежда в крови. Один стул. Один стол. Холод. Одна косичка, которая получалась всё лучше.

И так – днями. Неделями. Годами.

 Дни после того, как Тётя "представила" их Громиле, слились для Лёши в один долгий кошмар. Годы шли. Они жили вместе, мир вокруг них разделился. Днём каждого забирали для своих "уроков", и они не пересекались. Только глубокой ночью в их комнате наступала хрупкая тишина. Это было единственное время, когда брат и сестра могли говорить, делиться тем, что им не давало спать.

Катя перебирала пальцами потрёпанную медицинскую схему.

– Мне сегодня показывал Доктор, как кровь сворачивается, – тихо произнесла она. – И почему у одних раны затягиваются, а у других гноятся. Всё дело в… иммунитете.

Лёша хмыкнул, рассматривая свои забинтованные костяшки.

– А Громила говорит, главное, чтобы зубы крепкие были. И удар. Иммунитет от удара не спасёт.

Катя посмотрела на него серьёзным взглядом.

– От ножа тоже. Но Доктор говорит, что можно всё исправить, если знать, куда резать.

– Лёша, – подскочив, она повернулась к нему. – Я вот никак не пойму… Доктор – это потому что он лечит.

Лёха внимательно слушал. – Ну да, Кать. Доктор он и есть Доктор.

– А почему тогда Громила – это Громила? – Катя нахмурилась ещё сильнее, её детская логика спотыкалась об это прозвище. – Он же не громит ничего, хотя громит, конечно, как и все другие громилы, но чаще только орёт и драться любит.