– Это несущественно для дела, – сказал Алферов. – Факт остается фактом. Всю зиму, всю весну и все лето группа «Гелы» работала безупречно. По сведениям самого «Гелы», гестапо продолжало охотиться за Винкелем, пыталось засечь его рацию. Зачем бы немецкой контрразведке делать это, если она имеет имена и адреса берлинских разведчиков?

– Все правильно! – сказал Васильев. – Сомнений в группе «Гелы» нет, товарищ генерал. Все сведения «Гелы» точны и совпадают со сведениями других групп. Здесь чисто!

– Слушаю вас, капитан, – сказал генерал.

– Сведения «Гелы» были точны до телеграммы от пятого сентября, товарищ генерал! – возражая Васильеву, сказал Алферов. – Пятого числа «Гела» впервые дал неверную информацию. Я подчеркиваю это – впервые! «Гела» всегда был крайне осторожен в сообщении тех или иных данных. Он всегда сам перепроверял полученную информацию, пользуясь разными источниками. А здесь ошибся.

– Слишком ценными представлялись сведения. И источник был уникальный! – возразил Васильев. – Представитель фирмы «Мессершмитт»!

– Допустим, – согласился Алферов. – Но эта ошибка, основанная на внезапном появлении «уникального» информатора, а затем внезапная порча катода и внезапное изменение почерка Винкеля меня настораживают, товарищ генерал.

– Не исключаете возможности провала? – спросил генерал.

– Да. Не исключаю, – твердо сказал Алферов.

Генерал поднялся из-за стола. Он был высок, широк в кости, полноват. Закинув руки за спину, прошагал до окна, круто обернулся. Вскинул крупную подстриженную бобриком голову. Большие голубые глаза прищурились.

– Когда, по-вашему, произошел провал, капитан?

Алферов ждал этого вопроса.

– В первых числах сентября, товарищ генерал.

– Излагайте вашу версию.

– Слушаюсь, – сказал Алферов. – В конце августа или немного раньше гестапо и абвер вышли на группу «Гела», то есть раскрыли Генриха Лаубе… Произойти это могло либо в результате прочтения нашей телеграммы «Аргусу», либо в результате захвата рации Винкеля и самого Винкеля. В последнем случае провалена только группа Лаубе. В первом же – и его группа, и группа «Альфы»… Дальше. К пятому числу фашистской контрразведке удается изолировать Винкеля и Лаубе. От их имени нам передают телеграмму о новом типе бомбардировщика-истребителя.

Информация, конечно, ложная. Получив наше требование перепроверить данные, в фашистской контрразведке догадываются, что пересолили, и сообщают об ошибке. Затем наступает трудно объяснимый перерыв в связи. Полагаю, что Винкель мог отказаться работать дальше и его подвергли обычным в таких случаях процедурам. Радист или погиб, или, не выдержав пыток, снова стал работать на врага. Этим и объясняется необычный почерк Винкеля. А может быть, радист дает понять, что с ним произошло нечто плохое, пытается внушить мысль, что его информации доверять нельзя… Конечно, не исключено, что на волне Винкеля «стучит» фашистский радист, а самого Винкеля нет в живых… Так я думаю, товарищ генерал.

Генерал молчал.

Он был опытен. В рассуждениях капитана Алферова присутствовала железная логика. Странные происшествия с «Гелой» не могли не настораживать. Что-то в Берлине происходило. Но что?

Генералу больше чем кому-либо хотелось, чтобы все опасения оказались ложными, но он меньше всех других имел прав на самообольщение. Как, впрочем, и на боязнь.

– Значит, в конце августа… – медленно сказал генерал. – Так. Но зачем немецкой контрразведке, заполучив шифр и радиста, заставив Винкеля однажды выйти на связь с ложной информацией, устраивать перерыв в радиоигре?… Вы говорите – Винкель мог одуматься и отказаться от участия в дезинформации Центра. Допускаю! Однако слишком длительное молчание при начатой радиоигре – не в интересах господ из абвера или гестапо, а молчание Винкеля длилось целую неделю! Как по-вашему, капитан, немецкие контрразведчики не догадывались, что перерыв в связи, наступающий сразу же за дезинформацией, насторожит нас с вами?