Но Лавгут отреагировал быстрее стрелы, выпущенной когда-то четырёхпалым лучником. Подобравшись к нему, король остановил смертельное орудие в опасной близости от цели. Оно дрожало, противилось, однако Орнийский оказался напористее невидимой оку силы. Заставив Донсо подняться на ноги, он прижал его к стене и резко ударил об неё головой, дабы поддавшийся таинственному мороку ушёл в мир снов хотя бы ненадолго, покуда монарх придумывал план. Он подобрал кочергу с пола и бросил в противоположный угол комнаты, затем принялся искать что-нибудь полезное в вещах хозяина дома. Долго копошиться в чужих пожитках не пришлось: крепкая верёвка лежала в ящике под диваном. Ею правитель Халлендора воспользовался по назначению – связал Четырёхпалого по рукам и ногам.

Засим он начал ждать его пробуждения.

Прошло полчаса, прежде чем Донсо оклемался.

– Что происходит? Почему я связан, Лавгут? Что случилось?

Орнийский сидел на диване, внимательно рассматривая связанного, кой лежал перед ним и изо всех сил пытался распутать верёвку. Его движения по-прежнему казались неестественными, точно им управлял кукловод. Казалось, от Четырёхпалого отходили тонкие нити паутины, оттягивавшие одежду по направлению движения.

– Кто ты? – вопросил монарх, прищурившись.

– В смысле кто я? Мой король, это я, Донсо Четырёхпалый! Ваш верный друг и слуга!

– Я не вполне в этом уверен. Твой взгляд и твои движения принадлежат кому-то другому. Отвечай на вопрос. Кто ты? Чудовище или человек?

– Я Донсо Четырёхпалый! Я восславляю моего короля Лавгута Орнийского!

– Значит, не одержимость… – проговорил тот, взявшись за подбородок.

– Да какая одержимость?! Я могу доказать, что я – это я! ААААААААААААА!

Его крик слышали далеко за пределами стен дома. Извиваясь, как змей, истекающий кровью, Четырёхпалый растянулся в неестественно широкой улыбке и привёл, как ему казалось, веские доводы в свою защиту:

– ЛАВГУТ – НАШЕ ВСЁ! ВОСХВАЛИ ЕГО! С ТАКИМ ЧУДЕСНЫМ КОРОЛЁМ МЫ СМЕЛО В БОЙ ПОЙДЁМ! Пойте же со мной, мой король! Давайте! Поддайте жару! Во весь голос! О ВЕЛИЧИИ ТВОЁМ МЫ, ХАЛЛЕНДОР, ПОЁМ!

Лицо Донсо настолько переменилось, что Лавгут перестал узнавать в нём хоть что-то знакомое. Глаза до безобразия округлились, зрачки сверкали, будто огоньки ночной пристани, а скулы, казалось, готовились надорваться от напряжения. Четырёхпалый перекатывался с места на место, точно пытаясь сбить с себя невидимое пламя, и пел песню о короле:

– О ДОБРОМ, СЛАВНОМ КОРОЛЕ, ЧТО КАЖДОМУ ЗНАКОМ! ОН ДО ВЕРШИНЫ ИЗ НИЗОВ ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ ПРОШЁЛ! И ИЗБАВИЛ ОТ ОКОВ ОДНИМ ЧУДЕСНЫМ ДНЁМ!

И так целый час кряду. Когда текст исчерпывал себя, он начинал петь его заново. Но Орнийский не сорвался на друга, не стал повышать голос или грубить ему. Положив на тарелку поджаренное куриное мясо, он неторопливо, не ведясь на провокации, сообразил себе острый томатный соус. Под ним курица была невероятно вкусной: ароматная и сочная, она ждала возвращения того, кто её приготовил.

Однако…

– СТЕНГРАД! САНГЕРХЪЕМ! СЛАВНЫХ ПЕСЕН ДОМ! НО БОЛЬШЕ СЛАВЕН БЕЛЫЙ ГРАД ВЕЛИКИМ КОРОЛЁМ! Ну же! Мой король! Уверяю вас, я в по-о-о-о-олном порядке! Чувствую себя просто замечательно! Как будто я помолодел на десять лет! Я совсем не хочу убивать себя кочергой! Зачем?! За каким шкафом кроется смысл столь странного желания?!

– Я дождусь, Донсо. Не думаю, что этот эффект продлится слишком долго. Это несовместимо с действием гипноза. Теперь я знаю, что даже письму нельзя доверить свою безопасность. Теперь… нигде не безопасно. Но в одном я уверен наверняка: это точно не леди Кир’Канэс.

Как в старые добрые времена на григорской службе короне, Лавгут отдался размышлениям, подобно ищейке: