– Вы шлёте друг другу письма? Любопытный поворот… А я думал, леди Кир’Канэс не в том состоянии, чтобы писать.

– Она мне почти каждый день пишет. Ей нравится, когда я рассказываю о Сиграме. О наших с ним приключениях и посиделках, и о том, как он, мать его гнать, напивался и забывал, как его зовут. От этого я всегда смеялся во всё горло… Не над ним, а вместе с ним. Он сам понимал, что нельзя так много пить. И кстати…

Четырёхпалый запустил руку в нагрудный карман и вытащил конверт с печатью.

– Её последнее письмо я так и не прочитал. Может, послушаете?

– Не уверен, что мне положено это слышать, – ответил Лавгут, усевшись на диван. – Ваша переписка только ваша. Мне неудобно перед тобой.

– Не стоит, Ваше Величество. Вы король, и вам всё можно.

– Совсем всё?

На лице Орнийского засияла улыбка, кою Донсо приметил, обернувшись к нему.

– Да, совсем всё.

– Арвольд думал точно так же, когда я обезоружил его. Слово в слово помню, что он кричал… «Я истинный король – мне дозволено всё. Ваши судьбы в моих руках, и, если я решу, вы все сгинете в один миг. А ты Орнийский… С тобой даже ничего делать не нужно, ведь ты уже мёртв, как и твоя жалкая родина Орния. Край глупцов, слабаков и бедняков». Именно из-за этих слов я нанёс финальный удар и отрубил ему голову. Для победы в дуэли хватало простого факта лишения оружия, да и я мешкал до последнего… Когда Арвольд упал на землю, мне стало его жалко. Он виделся мне убогим человеком, тем, к кому необходимо проявить снисхождение. Но попытка принизить весь народ Халлендора и мою родину стала для него фатальной ошибкой.

– Я не знал об этом… – молвил Четырёхпалый, обивая уголок конверта о ладонь. – Я всегда думал, что вы без колебаний снесли тирану голову, и он даже ничего сказать вам не успел. А вы, оказывается, нарушили правило дуэли… Воин выпустил меч из рук и потерял не только его, но и голову. Правило дурацкое, но не мы его придумали. К тому же… Там много тонкостей.

– Да уж… тонкостей. Об этой детали знаем только я, Нита, Салливан и теперь ты, мой друг. Ты умеешь хранить секреты, и раз уж мы с тобой в одной яме, окружённые змеями, почему бы не поделиться друг с другом? Ты решил прочитать мне текст письма… Я сказал тебе нечто важное для меня. Да и не стоит отрицать, Сиграм был другом нам обоим. Читай, а я послушаю.

Согласный с монархом во всём, воодушевлённый Донсо распечатал конверт, развернул письмо перед собой и, откашлявшись в кулак, начал зачитывать текст с выражением.

«Доброго дня вам, о дражайший друг по несчастью. В последнем письме вы рассказали об охоте на могучего зверя Клыкача, когда помогали моему супругу впечатлить меня перед днём предложения. На самом деле, пламени в сердце Сиграма всегда было с избытком, посему я не удивлена, что он считал своим долгом одолеть чудовище в мою честь. Лишь Ваше умение метко стрелять из лука помогло Сиграму выжить тогда. Он с превеликой радостью даровал зверю избавление и умолчал о Вашей помощи, ибо таков был ваш уговор. Помню, как он пришёл ко мне и сказал: «Решайся, моя милая». Он сказал… «Я простой смертный и пред тобой теплю надежду на заветное да». Я в тот миг не могла налюбоваться его глазами… Они были такими чистыми и искренними. Как и наша любовь. Спасибо вам, Донсо. Я жду следующей весточки. Ваш друг…»

Даже отдавшись тексту письма всей душой, закрыв глаза, представляя ту сцену, Лавгут ощутил её: еле заметную нотку грубости в голосе Донсо, когда тот дочитывал последние строки. Дойдя до конца, Четырёхпалый уронил письмо и ломаными движениями, с хрустом в костях, словно они сопротивлялись хозяину, схватился за кочергу и широко открыл рот. Он осознавал, что делает. Он пытался кричать, но слова задерживались на языке и тотчас затухали, а руки, возвысившиеся над ним, готовились нанести смертельный удар – прорвать глотку Донсо кочергой и выпустить наружу столп багрянца.