Зарево Алла Кречмер

1913 год. Российская империя. Псковская губерния. Деревня Боровицы.

– …и он закончил гимназию с золотой медалью, – шепнула девочка подружке. – Папенька обрадовался и сказал: «Петя, ты первый в нашей семье получил аттестат – не останавливайся, учись дальше». Сказал, поможет деньгами.

– Ну, ваш Петя умный – куда там другим деревенским! – отозвалась вторая девочка. – Может, выучится на доктора.

– На доктора он не хочет. Хочет на инженера.

– Инженера? А что это такое?

Девочка задумалась:

– Ну, помнишь, железнодорожный мост строили в Бакаче? А на бумаге рисовал инженер.

– Жалко, уедет ваш Петя.

Где-то вдали послышались переливы гармошки.

– Тань, это у вас гуляют? – спросила вторая девочка, которую звали Машей.

– Ага. Петьку провожаем в столицу. И Матюша Волунов едет вместе с ним. Хочешь, пойдем, посмотрим.

Машу не надо было долго упрашивать: она вскочила и побежала вслед за подружкой.

Августовский вечер клонился к закату. Небо из розово-сиреневого стало красным; заря разлилась до самого горизонта, а солнце уже готовилось нырнуть в холодные глубины реки.

Дневная жара сменилась влажной вечерней прохладой. Траву покрыла студеная роса. Коровы вернулись домой из стада, однако рачительные хозяйки не спешили загонять в хлев буренку. И корова, и теленок, и овца – старица с семейством паслись возле дома, угощаясь выросшей после укоса свежей травой – кажется, в этих местах ее называют отавой.

В четвертом от края доме, где проживала семья Ивана Силина, сегодня отмечали окончание гимназии старшим сыном Петром в Твери и отбытие его в Санкт- Петербург. Собрались родные и соседи: столы были накрыты в саду под яблонями, и розовая ранетка уже падала прямо в угощение. Хозяин дома сидел во главе стола, почти не вставая, и вел бесконечные разговоры с мужиками о видах на урожай, ценах на лен и о том, кем станет Петя, когда закончит университет.

Хозяйка дома Ксения, мать Петра, нарядилась по случаю праздника в атласное платье и шаль, расписанную алыми розами. Она сновала, словно челнок, из кухни к гостям, заботясь о том, чтобы хватило и напитков, и закусок. Она уже перешагнула сорокалетний рубеж, но в ее черных, как вороново крыло, волосах, не было видно ни сединки, и двигалась она легко, словно танцовщица.

Иногда она посылала потаенные взгляды мужу, и он замирал на полуслове, но потом, найдя нить беседы, возвращался к разговору, продолжая следить глазами за женой.

О чем он думал в тот момент? Может быть, о том, как много лет назад получил в наследство землю в Боровицах? Как в одиночку пахал поле, не имея денег нанять батраков? И как увидел бедную сироту Ксюшу, которая брела через поле в соседнюю деревню – на ней была кофточка из пестрого ситца и сатиновая юбка, а голову покрывал белый платок.

Он вспомнил, как ходил по вечерам на посиделки и игрища в надежде встретить девушку, запавшую ему в душу, как объяснился с ней майской белой ночью, и Ксюша призналась, что давно обратила внимание на приезжего, но боялась поверить в то, что он заинтересован в бесприданнице.

Они обвенчались в местной церкви, несмотря на сопротивление родных Ивана, и он поклялся в душе, что его любимая Ксюша и дети никогда не будут знать нужды.

И все получилось так, как предполагал Иван: он занялся торговлей льном и вскоре преуспел, нажив солидный капитал. Он построил дом – лучший в Боровицах, и вскоре в нем зазвучали счастливые детские голоса.

Материнство сделало Ксюшу еще красивее, и Иван ничего не жалел для своей половины. Дорогие шали, салопы, платья из шелка и бархата – все это он привозил из губернского города или из столицы. А для того, чтобы не огрубели ее руки от непосильной работы, он нанял кухарку. Вот и сейчас кухарка хлопотала у плиты, а ее дочь Глаша помогала ей.

Гармонист Коля уже устал играть и, отложив гармонь, присел к столу – Глаша как раз внесла большое блюдо жареной рыбы.

– Ну, Иван Михайлович, угодил. – похвалил рыбу сосед Пронин, заядлый рыбак. – Сам ловил или помогал кто?

– Сам, – протянул Иван. – Петя помогал. А кстати, где Петя?

Он оглянулся по сторонам и вопросительно посмотрел на Ксению.

– Не волнуйся, отец, молодежь с нами не сидит. Они больше кусочничают: похватают куски – и плясать! – успокоила его жена. И тут же, всплеснув руками, посетовала. – Для кого столько наготовили? И дети убежали играть.

Она скосила взгляд в сторону, где возле бани бегали наперегонки местные ребята во главе с младшим сыном Ивана – девятилетним Васькой.

– Не волнуйся, мать, проголодаются – придут, – заключил Иван и обратился к мужикам. – А не выпить ли нам по малой?

Если бы Иван заглянул туда, где веселилась молодежная компания, а Ксения проследовала бы на кухню, то они обнаружили бы, что Петр и Глаша отсутствуют. Не думаю, что это обстоятельство обрадовало бы строгих родителей, и Петру пришлось бы краснеть, объясняясь с отцом.

Впрочем, это Глаша вызвала Петра поговорить, и он явился в назначенное место – под ясень у пчельника. Петр, невысокий юноша со светлыми глазами и пшенично -русыми волосами, подошел к пчельнику и огляделся. Глаши не было, и он подумал, что она посмеялась над ним как всегда смеялась – ведь они росли вместе, и Петя относился к Глаше так же, как к родным сестрам – Пане, Нюре, Любе и Танюше.

Он вспомнил появление у них кухарки Лизаветы – вдовы из Гнилиц, маленькой деревушки, утопающей в цветущих садах весной. Она стояла в сенях, склонив голову, а из-за ее спины выглядывала запуганная девочка, ровесница Петру. Лизавета поминутно кланялась и теребила в руках узелок с бельем.

Как получилось, что Лизавета лишилась всего, даже носильных вещей, он не помнил – что-то было сказано на ухо матери, но мать ничего никому не объяснила – наверное, только отцу.

Глаша поселилась в каморке, выделенной матерью для прислуги. Сначала она дичилась хозяйских детей, а потом лед растаял, а совместные игры сблизили, и скоро приходящие к Силиным посетители не различали, кто есть кто.

Иван Силин разбогател на продаже льна и, перейдя в купеческое сословие, вознамерился дать хорошее образование старшему сыну. Младший пока еще лежал в пеленках, а учить дочерей было не принято – читать-считать умеют – и хватит с них! Все равно замуж выйдут – зачем им образование?

Десятилетним Петя уехал из родного дома в Псков. Он успешно сдал экзамены в гимназию и был принят, а как иногородний, получил место в пансионе. Учился он легко и с удовольствием – все каникулы проводил дома, помогая отцу вести хозяйство.

Глаша радовалась каждому его приезду, но сначала ее радость была связана с тем, что Петя придумывал и заводил какую-нибудь игру, а потом…

Постепенно он стал замечать изменения в отношении Глаши к нему – она перестала интересоваться играми, а скорее им самим. Она бросала на него странные взгляды, задевала то плечом, то бедром – извинялась и со смехом убегала. Даже смех Глаши изменился – из нежного, как звон колокольчика, он вдруг превратился в хриплый и зазывный.

Удивившись этому, Петя попристальнее взглянул на подругу детства – и что же? Вместо нескладной девочки с тонкими косичками, похожими на мышиные хвосты, перед ним предстала юная красавица с атласной кожей, черными волосами и пронзительными синими глазами.

Он мог бы влюбиться в эту новую Глашу, если бы не рос рядом с ней. К тому же при всей внешней привлекательности внутренний мир ее был настолько примитивен, что Петя с трудом находил темы для разговоров.

Сегодня, пробегая мимо с чугунком картошки в руках, дочь кухарки незаметно шепнула ему на ухо, чтобы он приходил к пчельнику.

И вот он здесь торчит, как дурак, уже четверть часа!

Петр хотел уйти, не дождавшись Глаши, как вдруг крепкая девичья рука обняла его за шею и силой притянула за угол избушки.

– Глаша, ты? – спросил он, но Глаша вместо ответа впилась в его губы страстным поцелуем.

Захваченный врасплох, Петр сумел осознать, что названная сестра целует его вовсе не по-сестрински, что за этим стоит нечто большее, и, возможно, он был бы рад испытать подобное, но… с другой.

А она ввинтилась ужом в его объятия и не собиралась вырываться из его сильных рук, а напротив – задевала то рукой, то грудью, пока Петр не оттолкнул ее.

Удивление на лице Глаши сменилось жестким выражением.

– Ты что, с ума спятила? – прикрикнул Петр. – Целоваться еще лезет.

Глаша плавно повела плечами и бедрами, словно вылизывающаяся кошка.

– Я тебе не глянусь, Петенька? -спросила она

– Нет, – рявкнул он. – Я этого от тебя не ожидал, Глаша. По-моему, ни я, ни мои родители никогда к тебе плохо не относились.

Она снова попыталась его обнять, но юноша отодвинул ее ладони с брезгливым выражением лица.

– Я уезжаю, Глаша – зачем тебе лишняя головная боль? – спросил он примирительно. – Нет здесь моей судьбы, понимаешь?

Она все понимала и ругала себя за опрометчивость, но как же сильно тянуло ее к хозяйскому сыну, что Глаша решилась ласками завлечь его. И Петр, ее ненаглядный Петенька, повел себя так, как она и предполагала.

– Уедешь? – прошипела она по-кошачьи. – Но, Петенька, желанный ты мой, ведь никто ничего не узнает. Ну?

– Эх, Глаша, да разве дело в этом, узнают или нет. Не подходим мы друг другу, понятно?