– Возьми, это вам с Петей, – его любимый, из яблок и брусники.

Матюша вернулся и застал компанию сытыми и умиротворенными. Парни расселись в беседке, сооруженной Иваном Силиным и бывшей точной копией беседки из сада глебовского барина. Ватага лениво переговаривалась, и тут Матюша заметил, что Петр больше отмалчивается, а тон задает Гриша Амелин. Неужели Гришке не терпится закрепиться в роли первого парня на деревне еще до того, как Петр уедет? Если так, то Амелин непроходимо туп.

И тут он понял, что Петр расстроен чем-то и не обращает внимание ни на Гришку, ни на остальных. Острая игла ревности кольнула его: он вспомнил, что Глаша шла из огорода с заплаканными глазами, а Петр опоздал на встречу.

– «Не может быть! – размышлял он. – По некоторым признакам было видно, что Глаша сохнет по Петру, но разве Силины допустили бы, чтобы их сын связался с кухаркиной дочерью?»

– Ребята, может, пойдем на реку, искупаемся? – предложил кто-то.

– Нельзя, – ответил Петр. – Ильин день давно прошел.

По местным поверьям, купаться после Ильина дня было запрещено из-за студеной воды.

– Тогда пойдем гулять на «пятачок»!

«Пятачком» называлась площадка возле часовни, где обычно происходили деревенские ярмарки. Петя махнул рукой, что можно было расценить, как «идите, если хотите».

– Без тебя не пойдем, – настаивали друзья, и даже Гриша Амелин пустился в уговоры.

– Петь, а, может, ты компотику хочешь на дорожку? – предложил Матюша. – Глаша передала нам с тобой.

– Передала, так и пей сам, – отозвался Петр неожиданно сердитым голосом и торопливо крикнул Грише Амелину, – Пойдемте, ребята. Может, не придется больше вместе гулять. Погодите, надо отца предупредить, что я буду поздно.

Он отошел к Ивану, а ребята ожидали его в воротах. Матюша же умиленным взглядом посматривал на кринку.

– Петька не хочет, а я выпью, – решил он. – В конце концов Глаша угостила нас двоих.

Компот был сладкий и прохладный, очевидно, из погреба. Он не успел еще согреться на воздухе и приятно освежал. Но не успел Матюша сделать несколько глотков, как Петр позвал их за собой, и он наскоро вытер губы и поспешил вслед за остальными.

На «пятачке» начинались ежевечерние посиделки, происходящие, как правило, в хорошую погоду. Мужики и бабы расселись на сваленных в кучу бревнах, приобретенных для постройки школы, девушки толпились поодаль, а парни приближались к ним, занимая всю улицу в ширину. Гармошки не было – Колька играл у Силиных, и из музыки присутствовала лишь балалайка деда Пронина.

Парни фланировали туда-сюда, делая вид, что им нет дела до девушек, а те хихикали, прикрываясь рукавами, и томно отводили глаза.

Обе стороны понимали, что это всего -навсего игра, что скоро парням надоест изучать знакомую с детства улицу, и они подойдут к девчатам, придумав предлог для непринужденной беседы.

Но это будет не сразу – надо же показать деревенскому обществу и часы, и пиджаки, и молодецкую удаль.

С удалью на этот раз дело обстояло плохо: Матюша Волунов шел не в ногу и все время спотыкался, натыкаясь на комья сухой земли и торчавшие камни. Он был бледен, а ладонь, которой коснулся Петр, стала влажной, и по лбу паренька текли капли пота.

– Матюша, что с тобой? – испугался Петр, отводя товарища в сторону.

– Не знаю, – ответил тот. – Что-то мне нехорошо, голова закружилась.

Теперь уже и остальные окружили их.

– Что с ним? – спросил Гриша.

– Не знаю. Говорит, что голова кружится, – ответил Петр и снова поразился перемене в облике Матюши – такой белизны в лице он никогда не видел.

– Мотя, ты пил что-нибудь? Водку? – выкрикнул Гриша.