Справа, под окошком ванной, был унитаз в форме азиатского глаза. Биде ассорти. В центре, под квадратным видом побольше, мелкая раковина, а слева, точно между стен была вделана длинная ванна. Ни с одной, ни с другой стороны её места не оставалось, и влезть в неё можно было только с торца. Высота потолка и дистанция между белыми стенами, эмалевые поверхности и матовая сталь кранов, а также яркие вкрапления цветов в виде полотенец, мыльницы и изящных флаконов, короче, общий прикид помещения был пиздец каким удачным, и остальные пропорции настолько соблюдены, что Эльзину умывальню можно было назвать, реально уютной (из неё не хотелось выходить).

Мы с Эльзой часто чаёвничали, говорили о том, о сём и обо всём на свете. Между прочим, я рассказал ей, что в возрасте эротической эрозии (в СССР порнографии не было), зрея, как злак, мне приходилось окучивать почву, изучая шедевры мирового искусства. Дома у нас, была отличная библиотека, в том числе, цветные альбомы, так что я нередко рассматривал их, лёжа на животе.

Эльза захохотала. Её оскал казался мне через край плотоядным. Показывая зубы, язык, а иной раз и фиолетовое, как у немецкой овчарки, нёбо, смех обнажал в ней то, что обычно оставалось за кадром. Напомаженные губы её всегда горели огнём. Джем, соскользнув с чайной ложки, ляпнул Эльзе на платье. Как ни в чём не бывало, она встала и, подняв подол, слизнула с него абрикосовое пятно. Трусы были в горошек. Не прикасаясь, я почувствовал пальцем кожу её смуглых ляжек, причём кожа показалась мне лайковой. Эльза поймала мой взгляд и бдительно отвернулась.

– Умные люди говорят (отвернувшись, сказала она), что мальчику нужно дрочить руками (сложив указательный палец кольцом, она показала, как это делается). Так уздечка становится эластичнее, и девственник сдаёт экзамены без эксцессов. Alors il perd l'innocence en douceur (она опять захохотала). Мais c’est la mère qui commence, c’est elle qui décalotte son garçon [14].

У меня были эксцессы, но невинным меня фиг можно было назвать. С отвращением я проявил снимок моей первой пастельной сцены (я б её вырезал, как это делали в советском кино). Хорошо Шине, ему отец всё устроил, свёл с достойным экскурсоводом, как на ВДНХ. В СССР вообще никто не кололся, что развлекается онанизмом. Эта активность считалась патологической, от неё даже лечили (надо же быть таким больным!). Под этим предлогом клеили ахтунги (пойдём, мол, мальчик, я тебя вылечу). Послушать прыщавых корешей, вообще никто не дрочил. Настоящие мужчины, сжав зубы, ждали настоящих женщин. С бабами тот же абзац… лупили, короче, шишки только за пределами государственной границы.

– Бедняжка (сказала Эльза)!

Расквакалась (прикидываю) баба не к добру, такая вся стала нервная подвижная, фигурировала так, чтобы я видел, как у неё всё закруглялось и вздрагивало.

– Да, я такая (говорю). Уздечка к ебене матери лопнула. Кровать кровью залил. Сейчас слышу, как она лопнула. Без боли, но с тупым звуком – пок!

– Душно (вздохнула Эльза и перестала смеяться).

Ей приспичило принять прохладную ванну. Экспрессом. Я завис над круглым столом в гостиной и слюнявил журнал. Пахло медовой мастикой (паркет утром надраили). Эльза поменяла пластинку, поставила Баха.

– Westenfelder de Fère-en-Tardenois [было написано на конверте, она прочитала].

Негромко покатились сочные гроздья иогано-себастьяновых звуков. Готовясь купаться в готическом многозвучии, Эльза разделась в противоположном углу у дивана, зашла в спальную комнату, накинула лёгкий халатик и, не запахиваясь, прошла в ванную (двери она никогда не затворяла). Я всё забываю сказать, что у неё были длинные щиколотки и узкие пятки. У неё были такие узкие пятки, что, наверное, есть долбоёбы, которые за такие пятки готовы убить. К тому же у Эльзы была походка специальная, не знаю, как её обозначить, она ходила вот так. Сначала ногу ставила так, а потом вот так. Ляжки, икры и пятки. Так, и вот так. Не возьму в толк, понятно ли я изъясняюсь.