А дело заключалось в том, что, когда нас осталось человек 15 вместе со студентами, И. А. вынес нам несколько экземпляров своей статьи о Толстом и брошюрки ученика его Громова «о научной деятельности И. А. Шляпкина» с приложением его портрета64 – и со всей возможной торжественностью вручил нам их на память. Любит человек торжественность, что и говорить; но выходит и это у него крайне безобидно, точно дитя потешится…

Разойдясь в удовольствии дарить, И. А. вытащил еще несколько своих брошюрок («Четыре возраста человеческой жизни», «О Ерше Ершовиче»65 и еще что-то), но так как их было всего штук 6–7 и на всю братию не хватало, то И. А. решил доложить недостающее количество несколькими дублетами из своей библиотеки и затем все это разыграть в лотерею. Две-три интересные книги возбудили наш азарт, и лотерея прошла очень весело, при ближайшем, конечно, участии неутомимого хозяина. Я по своему обычному невезению в лотерее и картах вытащила пятый номер, по которому мне причиталась диссертация лингвиста Щербы66, а для оживления ее сухой науки И. А. добавил вышедший к 19 февраля юбилейного 1911 года жиденький сборник плохих стихов, посвященных этому событию67.

Так закончился проведенный в Белоострове день, и мы, от души поблагодарив ласкового хозяина за радушный прием и расписавшись в новом уже альбомчике, – тронулись в путь.

Ремизов, который просил И. А. указать ему литературу о Китоврасе, начертал что-то глаголицей, чего я уж никак разобрать не могла68.

В 10 часов мы были на вокзале, а в начале 12-го – дома.

Вечером. В комедии «Вздорщица» Сумароковым выведен дурак, делающий попытки говорить умные и мудрые речи, на манер шекспировских шутов. Вообще, я думаю, что Шекспир был знаком Сумарокову. Или, может быть, эти шекспировские элементы перешли к нему из вторых рук, через французов?

А сама вздорщица Бурда не есть ли копия Катарины из «Усмирения строптивой»?

13/V. Троица. Что такое эти голоса весны? Я не знаю их, а между тем они врываются незваные, непрошеные в мои уши, наполняют их шумом и звоном, оглушают.

Сейчас слишком душно, чтобы сидеть с запертыми окнами, а через открытые окна голоса эти главным образом и врываются. С одной стороны – рояль с упоительным вальсом или «Прелюдией» Шопэна; с другой – «Уймитесь, волнения страсти…»69 низким, грудным контральто; с третьей – скрипка, любимая, недосягаемая; с четвертой – далекий-далекий, легкий, как шелест мотылька или едва слышное пение цветочных эльфов, звук мандолины с балалайкой, – и все это раздается так настойчиво, так призывно, так радуется чему-то, что поневоле начинаешь поддаваться и сам ощущаешь какое-то неясное томление, стремишься духом куда-то, в какую-то прекрасную, неведомую страну, где растет «голубой цветок»70…

Когда человек одинок, он много слышит и видит того, чего не замечают люди счастливые, окруженные шумной толпой близких.

Не услышать им, например, как рядом с ними за окном грустно напевает, склонив над иголкой белокурую головку, молодая девушка, очевидно, швея. Мне видна ее светлая фигура, ее бледное лицо, большие серые глаза, тонкие пальчики, протягивающие длинную нитку сквозь какую-то легкую светлую материю. Заходящее солнце золотит ее пепельные локоны, и я слышу ее тоскующий голос, поющий про себя и для себя. Мне понятна ее скорбь. Она тоже одна… Может быть, в эту минуту она думает о ком-нибудь далеком, кто согрел когда-то ее сердце двумя-тремя ласковыми словами и с тех пор и думать об ней забыл. Может быть, это был какой-нибудь добрый студент, увидавший ее, как и я теперь, из своего окошка и отнесшийся сочувственно к ее одинокому неблагодарному труду, радующему на мгновение только сердце пустой избалованной кокетки. Может быть, он дружески заговорил с ней, принес ей хорошую книжку для развлечения, успокоил ее своей верой в лучшее будущее, может быть, сводил даже ее два раза в театр, – и она помнит его слова, его добрые глаза, звук его задушевного голоса, который сам просится в сердце… Теперь заливается тоской это сердце, застилаются туманом непрошеной слезы эти серые очи, а голос звенит все глубже, все больше слышится в нем скрытого чувства и неизъяснимой тоски: «Но что ж досталось мне в сих радостных местах – могила!..»