А между тем Ремизов любит людей и природу; его нежная душа с любовью останавливается на детских личиках, на старом заглохшем саде с зеленым прудом, скользит по небу, привлеченная желтой тарелкой или блестящим горбатым серпом, но он как-то не верит, что они живут так же свободно и самостоятельно, как он сам.

Когда Коля лежит под диваном и подслушивает разговор матери с Пелагеей Семеновной (ч. I, гл. 2), для него весь мир заключается в том, что видно и слышно «сквозь пустую звездочку, прожженную папиросой на оборке дивана»: «пыль», которая «забирается в нос и душит» (еще бы – под диваном!), болтающаяся перед его носом нога Пелагеи Семеновны, шуршащие юбки ее на шелку, обрывки слов, высокие каблучки горничной Маши, которые без стуку ступают на пол, – и пр. И так у каждого из действующих лиц есть своя «прожженная папиросой звездочка», сквозь которую они видят мир.

Это бы еще не беда, но дело в том, что и всего в миру-то у Ремизова оказывается столько, сколько видно сквозь подобные дырочки, и это уж скверно. Сколько яркости и красоты теряет от этого мир да и сам человек, имеющий при подобном положении вещей всегда дело только с собой и с собой! Вряд ли что-нибудь может быть хуже такого общества…

Вот то, что можно сказать о внутреннем мире автора, что же касается внешней стороны произведений – то об этом мне пока судить трудно: этот род творчества так еще нов у нас, а для меня и тем более, т. к. я ничего не читала из произведений импрессионистов, что я затрудняюсь окрестить или не окрестить автора именем таланта. Одно, кажется, верно, что «Пруд» лучше «Часов», а из «Пруда» лучшее место именно эта 2‑я гл. I части – Коля под диваном. Там отчасти переданы ощущения человека, находящегося в подобном ему положении, в других же местах дело обстоит слабо. Одно ясно: несомненны попытки автора показать новое понимание нового мира и создать новый род художественного творчества, и в конце концов я думаю, что совсем лишить Ремизова таланта – нельзя, но о размерах его пока приходится (мне, по крайней мере) умолчать, а там – «поживем, увидим» (любимое выражение Маши). Надо еще почитать, хотя оно и скучновато…

Вечером. Интересные «Записки» кн. Я. Шаховского. Я, собственно, взялась за них из‑за Сумарокова, но вот я уже на половине 2‑й части, а о Сумарокове пока ни звука121.

Конечно, я не пожалела, что прочла их, если даже и дальше не встречу упоминания об «отце русского театра» (на что весьма похоже, т. к. интересы автора направлены к совсем другой области жизни); они сами по себе достаточно интересны и поучительны: желающий быть государственным мужем непременно должен обладать твердым характером, не говоря о других качествах, которые сами собой разумеются.

Сколько раз я думала о себе: какая бы деятельность мне более всего подошла, – и всегда сходилась на том, что государственная вперемешку с поэтическим (или художественным вообще) досугом. Сколько я ни засаживала себя за книгу и в отдельный от жизни кабинет ученого – я в нем не чувствовала себя дома. Я непременно должна выходить на воздух, должна толкаться между людьми, должна откликаться на их интересы. Если бы у меня был литературный талант – я с его помощью вливалась бы в жизнь и вполне удовлетворялась бы деятельностью этого рода, но до сих пор он ни в чем не проявился: ясное дело, что его нет…

И вот, что же делать, чем удовлетвориться? К сожалению – нечем…

А на каком-нибудь большом государственном посту я всегда думала, что была бы на своем месте. Там и умственная деятельность, и практическая, и возможность проявить лучшие качества своей души: благородство натуры, любовь к людям и отечеству; они есть во мне. Но я слаба: мне часто не хватало бы твердости, чтобы настоять на своем, меня можно было бы разжалобить, уговорить от исполнения своего долга, наконец, у меня не хватило бы настойчивости и терпения для борьбы с той гадостью и подлостью, которыми полна жизнь государственных людей по «Запискам»: они бы меня легко сломили, но не согнули, нет, для этого я достаточно сильна!