Это великое религиозное утверждение: «Всё будет хорошо».

Как же уютят город деревья! Если бы весь город утопал в зелени, если бы он был как город-лес или, точнее, город-сад, где между домами, дорогами и дорожками были бы одни деревья и травка, то в городе могло бы быть почти светло, почти богоугодно.

(Алесе.) Там, в подлинной реальности, все нам столь же близки, как исключительно, невероятно, волшебно близки сейчас друг другу мы с тобой. И в то же время это совсем не невероятно, это просто долгожданное и должное начало иного, Божеского порядка вещей.

Когда проходил мимо палатки со звуками «Depeshe Mode», поймал себя на ощущениях, подобных тем, которые ощущаешь иногда при молитве, осознавая тем близость Бога. Понял тогда, что всё широко. Он – во многом. И даже в «Depeshe Mode», в своей мере, конечно. Это не горный ключ.

(Из Алесиного дневничка.) Читаю Льюиса <Клайва стейплза>. «Письма Баламута» – вещь стóющая, убедительная. «Расторжение брака» – послабее, непонятнее, однозначнее, менее выразительно с художественной точки зрения. И непонятна райская радость. Была бы она для меня полной, если бы сестра или муж мучались бы (не приведи, Господи!) в этом «сером городе», а я вкушала бы в это время блаженство? Но ТАМ, наверное, всё совсем по-другому, совершенно нам непредставимо, «нельзя считать себя более милостивым, чем Сам Господь», – так, кажется, говорил Феофан Затворник. «Серый город» очень похож на обычный наш, земной провинциальный городок, но не с уютными деревянными домиками, а с 5-этажными кирпичными домами, «коммерческими ларьками» и каким-нибудь превонючим заводом, из несоразмерно огромных труб которого беспрерывно валит дым, обволакивающий всё вокруг. К великому недоумению всех, в любую минуту там может очутиться случайный приезжий, который, глядя на всех лучистыми светящимися глазами, вдруг скажет: «Вы все уже давно умерли… Вы призраки, вас нет!» Сколько мы встречали в своей жизни таких «серых людей-призраков», таких «серых городов», как часто ходили по «серым улицам», погружённые в «серые мысли». Вот почему в повести Льюиса обитатели «серого города» почти не помнят, умерли они или нет, словно не понимают этого: их жизнь до и после смерти почти не изменилась. Как «Царствие Божие внутри нас» может расцвесть ещё при жизни здесь, так и ад наступает и поглощает нас уже на Земле.

(Алесе.) Читал в «Законе Божием» про Христа – про Тайную Вечерю, моление в Гефсиманском саду, предание Иудой Христа в руки слуг и воинов. Был очень впечатлён (в который раз) омовением ног. Потрясающее достоинство Христа. Реально дохнуло на меня той атмосферой при Его словах: «Вы ещё спите? Кончено, пришёл час: вот предаётся Сын Человеческий в руки грешников; встаньте, пойдём: вот, приблизился предающий Меня». Представляешь: ночь, холод, страх. И всё это в Боге, во всём этом есть глубочайший и трагический смысл. Так и жизнь наша. А потом, когда Пётр мечём отсёк ухо у раба, Он сказал: «Вложи меч в ножны, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; неужели мне не пить чаши, которую дал Мне Отец? Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?»

(Алесе.) Читал про отречение Петра. Когда он отрёкся в третий раз, запел петух, и он вспомнил слова Христа о том, что прежде, чем петух пропоёт, он, Пётр, трижды отречётся от Христа. Слова эти были сказаны в ответ на горячие уверения Петра в том, что он и на смерть готов пойти за Учителем, но не оставит Его. Скорее всего, когда спустилась тьма над душой Петра, он потерял трезвение: начал греться у костра вместе с людьми, приведшими Христа на судилище. По-видимому, в этом ночном мраке и холоде, смешанном со страхом и подавленностью его высшего и нового существа, всплыло в нём его прошлое, старая, грешная его натура, малодушная и лукавая. Ведь сказал же он ещё в самом начале Христу, ещё когда чудесным образом наловил с Ним огромное количество рыбы, «сказал: Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный. Ибо ужас объял его и всех, бывших с ним, от этого лова рыб, ими пойманных». Когда пропел петух, Христос обернулся в сторону Петра и посмотрел на него. И Пётр всё вспомнил. И выйдя со двора, горько заплакал о своём тяжком согрешении. Так вот потом ученик его Климент рассказывал, что всю свою последующую жизнь Пётр при ночном пении петуха становился на колени и, обливаясь слезами, каялся в своём отречении, хотя Господь по Своём Воскресении простил ему. Сохранилось ещё предание, что глаза Петра были красными от частых и горьких слёз. То есть, хотя Господь и простил его, но сам Пётр простить себя не мог.