) О Флоренском часто говорят как о новомученике, в том числе и священники. Розанов буквально вцепился в отца Павла в последние годы своей жизни, имея большие подозрения в том, что этот человек – святой. Есть известия, что в лагере личность Флоренского производила глубочайшее впечатление на заключённых, и гроб с его телом они встречали на коленях, все, включая уголовников… О Бердяеве таких известий нет…

Характер есть сформировавшаяся воля, как говорил, кажется, Новалис. То есть истинный характер есть результат постоянного действия доброй воли человека, и он твёрд и силён. То же, что называют дурным характером, не является характером человека, а есть всего лишь игрище различных страстей, чуждых самому человеку. А чтобы избавиться от дурных черт своего душевного облика, нужно, по-моему, одно: нужно научиться не прощать себе вспышек зла и холода и после каждого такого предательства самого себя и Бога научиться честно признавать самого себя подлецом и жестоко, горько, надрывно раскаиваться в содеянном, сказанном или помысленном. К самому себе нужно уметь относиться безжалостно. (Тогда Господь всё простит и омоет душу, и даст мир, покой и тихий свет радости душе твоей.)

На земле мужчина ведёт женщину, муж ведёт свою жену. Но на самом деле невидимо женщина ведёт мужчину, и там это станет явным. Женщина – более небесное существо, чем мужчина, она ближе к небу, хотя мужчина – творец. Жена создана как помощница мужу. Но и Ангелы – служащие духи. Женщина близка к ангелам. И потому, если она неверна своей светлой природе, она страшно глубоко и тонко демонизируется, перенимая бесовскую лукавую природу. Женщина создаёт атмосферу – и дома, и в учреждении. Мужчина так ничему не отдаётся, как она. Уют – это женщина. Мать – это Ангелы, заботящиеся о младенце. Жена-советчица – это образ твоего Ангела-Хранителя. По-моему, женщина вообще не совсем человек. Она очень близка Ангелам. Потому женщина ведёт на небо своего возлюбленного. Муж должен благоговеть перед женой в сердце своём. Но по-земному она духовно беспомощна и только в кротости и смирении может обрести себя. На земле муж должен вести её, хотя сам невидимо наставляется (или вдохновляется) ею же.

Слёзы – это что-то святое (если они, конечно, не злые), они не могут быть выдуманными, нечестными, это святая правда души. Они очищают душу, изгоняют из неё всякую грязь, они являют самые глубины души, таинственные, живые. Нужно уметь плакать. <…> Проза жизни освещается поэзией реальности, которая глубоко трогательна.

Перед Светом ты должен быть как малое дитя, но перед тьмой ты воин.

…О главном обязательно нужно думать. Ибо в Боге всё по-другому, в Нём все проблемы враз разрешаются. И всё недостойное при мысли о Нём отпадает.

Все эти непонятные люди, которые неизвестно чем живут (и живут ли вообще?), – они не в пустоте существуют, не в полной заброшенности. У них есть своя совесть, перед которой они в ответе (и все они знают об этом), их всех, так же, как и нас, ведёт Бог по этой жизни и ведёт наилучшим для них образом, согласуясь с их собственными свободными волеизъявлениями, зачастую тёмными и разрушительными. А у нас есть своя совесть – наше высшее мерило и наш высший судья. И пусть не смущают нас эти непонятные люди: мы знаем наш путь. И ничто не должно заставить нас предать это знание. И ещё. Мы не можем заглянуть внутрь человека. Каково ему там, в этой его непонятной приземлённости? <…> Откуда мы что знаем? Мы видим человека (который, кстати, считает нас совершенно чужими ему людьми, недостойными ни его откровенности, ни его настоящей доверчивости), мы видим человека «трезвым» днём, в железных тисках повседневной необходимости, оторванным от дома и родных, в холодном и чужом для него мире. И гораздо больше смысла верить в его братскую человеческую душу, чем судить о нём по самым внешним и самым косным его проявлениям вовне. Ведь он же человек. Ведь и мы иногда проявляемся вовне самым косным, холодным и недостойным образом…