. Он ведь не насильник. Ты сам должен насиловать и побуждать себя. И дорога к святости ни для кого не закрыта. Это близко. Ближе, чем можно об этом подумать. Потому что Бог близко. Слишком много людей ломятся в открытую дверь. Таков был и я. Дверь к Богу – храм и Православие. Зачем пробивать стену? Ведь вот же дверь открытая. Молитвы в молитвослове. Просфорочки, святая водичка, субботние всенощные и воскресные литургии, батюшка с крестом, разговор с ним на исповеди, причащение Святых Тайн. Ведь так всё просто!

Я чувствую, что спасение уже началось. Оно трудное, оно в тишине и безмолвии, даже музыка уже излишня, потому что оно настоящее.

Можно умереть и при жизни. Можно разучиться плакать, забыть о волшебных далях, погрязнуть в грубом, поверхностном, обыденном, холодном, мёртвом.

Любовь раскрывается в своей глубине перед лицом смерти. И мысли о смерти всегда сопутствуют любви.

Непосредственно сам я ничего выходящего за рамки привычной данности (кроме снов) не испытывал. (А у жены было.) Прорыва отсюда, ни в памяти, ни в опыте у меня не было. У меня другой путь. Сама данность начинает прорываться из самой себя, начинает перерождаться. Оказалось, что здесь есть Церковь, спасительный стержень действительности, освящающий и перерождающий её. Церковь восполнила меня семьёй, я теперь цел, не разорван. Выяснилось, что всё может быть таким неслучайным, что может приходить такая благость, мир, тишина и радость не от мира сего. Что есть святость. И так явственна забота Бога обо мне. Нужно было только позволить ему войти в свою жизнь и в себя и самому войти в Его Церковь. А молитва покрывает жизненный мрак и отгоняет демонов от сердца и души – как горящий факел, которым ты тыкаешь в морды ночных хищников, и они отступают от тебя.

Достаточно просто молча несколько секунд посмотреть в глаза другого человека, чтобы ощутить нерасторжимую связь с ним. А слова, манеры и даже серьёзные поступки, как будто бы проявляющие его суть и его отношение к тебе, – это уже дело второе, зыбкое, эфемерное, меняющееся, поправимое.

Если верить плохому, страстям и похоти, тогда не останется хорошего. А если ты поверишь хорошему и обопрёшься на него, только на него, тем самым помогая ему, то оно уже само справится и со страстями, и с косностью. По крайней мере, может справиться. Всё равно: в хорошее нужно верить, а плохое не замечать, не верить в него, или прощать, если уж нельзя не заметить. И опираться на хорошее, забывая о плохом, не поддаваясь на провокации плохого. И так до самой смерти. И будешь прав.

Вера и верность – перед Богом это почти одно и то же. Вера в Бога – это верность Богу.

Легко научиться скрывать свои чувства. А потом, когда нужно будет их проявить – где они? Чувства должны быть проявляемы, мы так устроены, мы должны быть цельными. Отрезая от душевного мира своё тело, своё лицо, мы делаем ущербным и душевный мир. Человек должен быть прозрачным. Другое дело – плохое, что есть в нас. Но ведь это и не наше, это наветы, «приражения» врага. Зачем же их проявлять? Их нужно осудить и выбросить из себя вон – вот и весь разговор.

Говорят ведь от избытка сердца. Когда невозможно так говорить, то лучше молчать.

Мы должны не измениться, нет. Перемены грядут серьёзные, перевернётся всё. И ведь и нас-то ещё на самом деле нет. Нет нас. И только когда Бог войдёт в нас, тогда мы станем. И будет в нас жить Бог, а Им и мы будем жить. И сознание наше изменится. Новый будет человек. Хоть имя другое давай.