– Падла, опять подглядывал за Катькой! Ух я тебя огрею, так огрею, что в дурку сляжешь, – фурия носилась за Петровичем, облачившимся в трико и белую майку. В руках у нее была скалка.

– Маришка, не удивляй других, поди разбудишь солдатика, Ваньку нашего. Угомонись, милая, – жалился Петрович, забившийся в угол прихожей, где снимала пальто аспирантка.

– Видела я, как ты млел перед ней. Понравились ее бидоны? Скотина! – она замахнулась

на него скалкой, и в этот момент Маргарита поспешила открыть свою дверь и юркнуть в темную, крохотную комнатку.

Она заперлась и перевела дух. Попыталась включить свет, но лишь поняла, что лампочка перегорела. Медленно опустившись на пол, девушка обхватила колени и уперлась спиной в дверь. Маринка уже облила кипятком трико мужа, чтобы проучить негодяя, полюбившего смотреть на то, как моется литератор Катерина Солнечная. Эта женщина состояла в каком-то известном лишь ей литературном объединении, где привычно собирались немного отбившиеся от жизни и плохо дружащие с умом люди. На страничке в социальной сети Маргарита долгими вечерами смеялась над фотоотчетами

из старой, медленно рушащейся библиотеки, пельменных и чебуречных, где читались стихи Маяковского и Бродского на новый лад. Сама аспирантка ничего такого не писала и не смыслила, но презирала «писунов», как она их называла, пытавшихся пародировать творческую манеру мэтров. Иногда Катька начинала в порыве вдохновения громко читать то, что родилось в ее голове, на всю коммуналку,

благо тонкие стенки в хрущевках позволяли услышать ее оды.

Маргарита тяжело вздохнула.

Петрович затянулся «Явой» на кухне через полчаса. Маринка, успокоившись, захрапела на одной кровати с сыном Ваней. Сегодня они допоздна мучились с окружающим миром и математикой. Опять нужно было посчитать, через сколько встретится «дебил-велосипедист» и грузовая машина. Маринка плевалась, материлась, давала подзатыльники, когда сын огрызался. Стоял страшный рев, но, повторив параграф по Солнечной системе, уставшие, легли спать. Курсант продолжал скрипеть на кровати с какой-то десятиклассницей, а Катька как раз пошла в ванну. Маргарита слышала, как она поет в душе, как выдавливает шампунь на мочалку и натирает себя, наслаждается пеной. Запах табака Петровича разносился по всей коммуналке, отчего некурящей аспирантке вновь стало не по себе. К горлу подступил рвотный комок, и через минуту ее тошнило в грязный и полуразбитый унитаз,

на котором-то и сидеть было страшно. От алкоголя кружилась голова, мышцы начинали неметь, отнимались руки. Кое-как девушка разложила продукты, выдерживая испепеляющий взгляд Петровича.

– Ты когда начнешь скидываться на туалетку? Так и будешь со своей «Зевой» таскаться, а? – Петрович явно захмелел. И действительно: в дверце холодильника стояли открытые банки пива. – Паштеты жрешь, а бумага вон какая дорогущая.

– Ваша наждачка до геморроя доводит. Мне такое неинтересно. Уже вылечилась, спасибо, – пропищала Маргарита. Ноги подкашивались, она хотела скорее плюхнуться на своей полуторке.

– Неженки какие. Вот помнится в девяностые – тебя еще тогда в проектах наверняка не было. Так вот тогда мы газетками пользовались. Увез я от матушки своей пару десятков килограмм «Правды». Леонид Ильич мне задницу целовал, о как! – поражался своей смекалке Петрович, делая очередную затяжку.

– Весело, видимо, было, – без энтузиазма отозвалась на эту юмореску Маргарита, закрывая холодильник. – Пойду я. Завтра рано вставать.

– Юбочка у тебя хорошая. Только колготаны рваные, но ничего, я готов даже заштопать. У нас