В связи с этим музеем встает в памяти курьезная фигура археолога Руфа Гавриловича Игнатьева. Ученый исследователь русской старины и раскола, он все свои труды отсылал куда-то в Петербург, где его работами пользовались другие. Бедный холостяк уже преклонных лет, с лицом, сморщенным точно печеное яблоко, лысый, низенького роста, он одевался крайне неопрятно. Парусиновые, давно немытые панталоны, грязная сорочка выглядывала из-под фрака, фалды которого торчали из-под короткого пальто, на голове белая когда-то фуражка. Поклонник барышень и большой пьяница, он любил гулять с ними и, проходя мимо Сухановского кабака, просил позволения забежать на минуту хватить шкалик[159], после чего снова присоединялся к спутницам. В большие праздники любил читать «Апостола»[160] в Успенской церкви.

Врачи в городе пользовались особым уважением, было их немного, и некоторые из них были своеобразные типы. Вот доктор Беневоленский, массивный толстяк, аккуратно ездивший каждый вечер в клуб, где в карты не играл, а проходил в читальню, куда лакей приносил ему огромную рюмку водки и бутерброд с зернистой икрой; просидев часа два за газетами и журналами, а их выписывалось много, доктор шел в карточную, беседовал, снова приносилась такая же рюмка и такой же бутерброд, и Беневоленский ехал домой, перекашивая своим тучным корпусом тарантас, так что царапало крыло за колесо. И так ежедневно и в том же порядке. К странностям этого старого холостяка следует добавить, что он оставил после себя два больших тома в лист [форматом] собрания скабрезных анекдотов, тщательно им записанных со всей их циничной орфографией.

Флигель усадьбы Нестеровых на Центральной улице в Уфе.

Фото 1940-х гг. (перед сносом)

Полицейским врачом был Виноградов (о нем упомянул и Елпатьевский), неукротимый взяточник, наживавшийся при рекрутских наборах; большой ханжа, он в частной практике, прописывая рецепты, сначала макал перо в лампадку перед иконой для святости, затем вытирал перо и уже тогда макал в чернильницу. Был он особенно популярен среди взрослых гимназистов, прибегавших к его помощи в своих «шалостях молодости».

Еще толще, чем Беневоленский, был еще доктор Мартарий Матвеевич Борецкий, детский врач, лечивший нас, детей, и других смазыванием горла ляписом. Военный врач Бочков, грубый и обращавшийся ко всем на ты, при чем ругался: «Обжираешься, вот и подохнешь». Появился зубной врач Каплан, да скоро уехал, уфимцы больше предпочитали заговаривать больной зуб на рябиновой косточке. Популярен был фельдшер Шаронка, лечивший также и лошадей. <Потом появились молодые врачи уже новой формации: Машков, Цветков, военный врач Куржанский, открылась и вторая аптека Глюка>[161].

Процветала долго домашняя медицина, и крепка была вера в старуху Лавриху, которая «правила» женщинам животы (лечила массажем); посылали за Котельничехой, если кто-либо из детей заболевал, эта лечила «от глазу», взяв чайную чашку с отбитой ручкой, хранившуюся особо в шкафу, нашептывала на воду, брала уголек и, набрав заговоренной воды в рот, прыскала в лицо заболевшему. Отец почтительно выслушивал доктора, затем приглашал выпить и закусить, аккуратно платил за визит рубль, посылал в аптеку за лекарством и нераспечатанным ставил в низ буфетного шкафа. На мой вопрос, зачем же столько нераспечатанных лекарств, отец ответил, что я ничего не понимаю: «Заболеет кто-нибудь, я даю пузырек, может быть, и поможет». Лечился же отец только баней, где его жестоко парил кучер, а после бани выпивал лафитник[162] перцовки и пять-шесть огромных кружек горячего чая.