Хотелось просто взять и уйти. Перестать терпеть высокомерие всезнайки Фионы, наивную непосредственность Фалайза, глупые и непонятные шутки Тукана и, конечно же, Калиту в любых её проявлениях.

Размышляя над этим, Оулле переоделся и отправился в путь, который за последние полгода стал для него привычным до рутины. Тем не менее рутинность этого процесса не сделала его «своим». Напротив, он всё ещё чувствовал себя чужим в этом городе, чужаком для этих людей и чуждым для этой одежды. Словно, отвечая взаимностью, и мир отстранился от Оулле. С ним не заводили разговоров на улице или в транспорте, даже таксисты молчали. В магазинах у него не спрашивали про пакеты и акции, а распространители флаеров отходили в сторону. И персонал больницы, которую он регулярно навещал, говорил с ним как будто вымученно, через силу. Лишь психотерапевт как всегда был готов обсудить с Оулле что угодно. Или очень умело маскировал свои подлинные эмоции.

– Хм, прогресс на лицо, – выслушав сегодняшний рассказ, заключил немолодой доктор не без толики одобрения вкупе с радостью в голосе.

– Прогресс? – удивился Оулле. – Я думал уйти или…

– Нет, конечно, чувство обиды игнорировать не стоит – нужно показать окружающим, что им не следует задевать ваши чувства, – размышляя, согласился психотерапевт. – Тем не менее я вижу, что вы продвигаетесь.

– Мне неприятны эти люди, – очень осторожно выбирая выражения, сообщил Оулле.

– Но вы сблизились с ними. Всю неделю мы только и говорим об этом Гадюкино. – Доктор усмехнулся. – Ну а что до неприязни, скажу по секрету: все испытывают неприязнь. Мне не нравится, что мои коллеги иногда ведут себя как напыщенные павлины, которым нет дела до пациентов. Или когда моя ассистентка душится парфюмом, словно средневековый монарх. А уж эти студенты…

Психотерапевт многозначительно закатил глаза. Оулле же выразительно промолчал. Не видел никаких сходств со своей ситуацией. Его бесили не коллеги и не ассистенты; а единственным студентом среди обитателей Гадюкина был вроде как Фалайз.

– Ну а вот вы, пока были в армии, неужели не испытывали неприязни к сослуживцам? – продолжил раскручивать тему доктор, на этот раз подходя к ней с другой стороны. – К их словам и поступкам?

– Еще как! Эти уроды постоянно… – в сердцах, с эмоциями воскликнул Оулле, вспоминая поступки боевых товарищей.

– Во-о-от, – не слишком тактично перебил психотерапевт. – Вы оказались в новом коллективе. Я бы даже сказал, коллективе нового для вас типа. Но вы притираетесь. И это прогресс. Можете не верить, но я-то слышу – вы многое узнали про ваших компаньонов по игре. – Он сделал пару пометок в специальной тетради. – Дайте и им узнать о себе. Постепенно, по чуть-чуть. Расскажите им о службе – гражданским это всегда интересно.

Оулле нахмурился. Он и в этом кабинете говорил о службе лишь в том случае, когда его спрашивали. Дело было даже не в нежелании обсуждать что-то. Служба в массе своей – это монотонное повторение изо дня в день рутинных, малопонятных для невоенных действий. Боевая служба в этом смысле выделялась лишь редкими, но всё такими же непонятными для непосвящённых эпизодами максимального напряжения сил.

– Поймите и их – им не приходилось бывать в Африке, – словно читая его мысли, продолжил доктор. – Это для них далёкий континент, откуда периодически приходят весьма мрачные новости. Предвзятые и необъективные новости.

– Они мне не поверят.

– Нет, наоборот, – не согласился психотерапевт, пускаясь в объяснения: – человеческая психика так устроена, что мы склонны верить именно рассказам других людей, а не энциклопедиям или тем более СМИ. Вам поверят – ручаюсь. – Он поднял руку, словно предупреждая. – Но поверят только в том случае, если вы захотите, чтобы вам поверили.