Замок проклятых Ромина Гарбер

Клубы черного дыма обвивают металлические поручни поезда в метро. Я моргаю – они исчезают.

Мы едем в метро, в нашем вагоне двадцать шесть пассажиров, включая нас. Самой младшей семнадцать (это я), самому пожилому – восемьдесят с чем-то (старик позади папы).

Мы с родителями не садимся, как и две женщины в чистых строгих костюмах: они опасаются их испачкать, присев на бесцветные сиденья. Немецкие туристы устроились в конце вагона, от них несет пивом и табаком. Четыре девочки-подростка в плиссированных школьных юбках сидят напротив меня, тесно прижавшись друг к другу, и о чем-то перешептываются.

Я смотрю на них и думаю: понравилась бы мне их жизнь или нет? Каждый день вставать утром в школу, жить по расписанию, возвращаться каждый день в свою спальню…

– Что скажешь о них? – спрашивает папа.

Я выгибаю шею, чтобы разглядеть названия учебников, выглядывающих из сумки с накладными звездочками: «Физика», «Математика», «Политология».

– Старшеклассницы.

– Больше ничего не скажешь?

Папа будто бросает мне вызов, поэтому я приглядываюсь внимательнее. Школьницы смотрят в экран телефона, который одна из них держит под странным углом. Я поворачиваю голову и вижу в другом конце вагона целующуюся парочку.

– Они снимают вон тех людей…

Я замолкаю, потому что одна из девочек вдруг поднимает голову и смотрит прямо на меня. Меня поражает, какие темные у нее глаза – черные как смоль.

Она оглядывается, будто раздумывает, как бы ей сбежать. В отличие от своих подруг она не накрашена, не носит ни бус, ни серег, ее явно больше волнует сам телефон, чем влюбленная парочка, которую он снимает. Это устаревшая модель телефона с одним объективом для съемки.

– Они взяли телефон черноглазой девочки, – шепчу я папе, меня едва слышно. – Возможно, те три испытывают ее? Если она пройдет испытание, они примут ее в свою компанию.

Я смотрю на папу, чтобы узнать, что он думает о моих предположениях. Он приподнимает густую бровь и одобрительно подмигивает мне, я улыбаюсь в ответ.

– Она доминиканка по происхождению, – тихо объясняет он, – ее мать работает в школе, так что, скорей всего, она боится попасть в беду.

Он ловит мой удивленный взгляд и добавляет:

– Я слышал на платформе, как она разговаривала с матерью по-испански по этому мобильному телефону.

Я возмущенно скрещиваю руки на груди.

– По правилам нельзя использовать полученную заранее информацию, и потом…

– Платформа тоже считается, мы же не только в вагоне играем…

– Когда начнешь учить меня испанскому? – перебиваю я папу. – Вы с мамой используете его как секретный язык, чтобы я не понимала!

– Ты достаточно взрослая для этой игры? – спрашивает мама – она всегда меняет тему, когда я прошу научить меня испанскому.

Или когда я упоминаю Аргентину, откуда они с папой родом. Она меняет тему всякий раз, когда я говорю об их прошлом.

– «Достаточно взрослая?» – повторяет папа. – Лив, твоя дочь по-прежнему обожает играть в прятки, а список правил, которые она придумала для этой игры, длиннее Конституции!

Родители хихикают, и, хотя я привыкла к их насмешкам, сегодня мне неприятно.

Краем глаза я снова вижу черный дым, он окутывает пассажиров вагона. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но дым испаряется в ту же секунду, так же быстро, как и в прошлый раз, как будто никакого дыма и не было.

Вероятно, у меня глазная мигрень. Я сама поставила себе диагноз. На прошлой неделе я начала боковым зрением видеть какие-то пятна и посмотрела симптомы в интернете. Приступы длятся недолго, можно и не обращать на них внимания.

Я разглядываю четырех школьниц. Не могу не заметить, как изящно облегает их тела школьная форма, как блестят их ногти, как красиво они причесаны. Я смотрю на вьющиеся кончики своих волос, собранных в хвост, на свитер, который мне велик, на слишком длинные мамины джинсы… и меня охватывает чувство обделенности чем-то, чему я не могу дать названия.

Старик позади папы кашляет в платок. На нем остаются красные пятна. Он сворачивает его и опасливо оглядывается на женщину рядом, но она слишком поглощена телефоном, чтобы что-то заметить. На вид она сильно моложе его, скорей всего, это дочь старика.

– Пап! – Мой мозг снова работает в полную силу, будто внутри него активизируется большее, чем обычно, количество нейронов. Папа считает, что у меня сильный исследовательский инстинкт. Он называет меня прирожденным сыщиком.

– Что, Стелла?

– Этот человек кашляет кровью.

Папа поворачивается в сторону старика.

– Какие-нибудь еще симптомы заметила?

– Рауль! – возмущается мама. – Не поощряй ее.

Я присматриваюсь к пожилому мужчине, отмечаю, как кренится вправо его голова, будто частично сдутый воздушный шарик. Кожа на его лице сильно обвисла, как будто он слишком быстро сбросил вес.

– Может быть, у него рак, – говорю я довольно громко, – или СПИД…

– Прибереги детективные приемчики хотя бы до отеля! – перебивает мама.

– Что там исследовать? – спрашиваю я. – Рисунки на обоях?

Мама криво усмехается.

– Тебе обязательно быть Шерлоком круглые сутки семь дней в неделю?

– Папа Шерлок. Я Ватсон.

Папа улыбается, на правой щеке у мамы появляются ямочки. Электричество мигает, но выражение лиц родителей не меняется.

– Вы это видели? – спрашиваю я. Вагон погружается в сумрак, будто кто-то приглушил свет. Или это у меня ухудшается зрение? – Мне кажется, у меня глазная…

Дым заволакивает вагон, превращает мои слова в пепел. Я задыхаюсь в этом дыму и ничего не вижу.

«Папа! Мама!» – Мой крик тонет в странном шипении воздуха. Я зажмуриваюсь, чтобы защитить глаза, морщусь от едкого запаха. Мой желудок сжимается от страха. Почему родители молчат? Кислорода в моих легких все меньше, сердце бешено колотится.

Дым неожиданно рассеивается. Я глубоко вздыхаю и открываю глаза. Все вокруг окутано серебристым сиянием. Оно настолько яркое, что я прикрываю глаза рукой, свет превращается в серый туман и исчезает, теперь вагон выглядит как раньше. Нет, не совсем…

Застывшие, окоченевшие позы, будто мы вдруг оказались внутри снежного шара и снежинки плавно оседают вокруг.

Школьницы по-прежнему смотрят в телефон. Больной старик сжимает в кармане носовой платок. Застывшие улыбки на лицах родителей.

Я касаюсь маминых пальцев, но они безжизненны. Я трясу папу за руку, царапаю ладонь, но он никак не реагирует.

– Что происходит? – Мой голос звучит пискляво и испуганно. – Очнитесь!

Поезд содрогается, я слышу визг тормозов – двадцать пять мертвых тел падают на пол.

ПРАВИЛО РАУЛЯ № 1:

«НЕ ДУМАЙ – ЧУВСТВУЙ!»

– Эстела Амадор?

В аэропорту нас встречает водитель такси с табличкой «Летиция Гуэрра» – это имя медсестры, сопровождающей меня, мое имя привлекло бы внимание зевак и посторонних.

Водитель, конечно, сразу же узнал меня и назвал по имени, меня часто показывают в новостях.

– А где доктор Бралага? – тревожно интересуется медсестра Летиция.

– Не знаю, я водитель такси, – отвечает он на хорошем английском с легким акцентом.

Я ни за что не догадалась бы, что этот человек – водитель. На нем узкие джинсы и темно-синяя куртка, которая застегнута до самого подбородка, на голове у него капюшон, на глазах солнцезащитные очки-авиаторы, и впридачу он носит синюю хирургическую маску.

Медсестра озабоченно хмурится. Она прилетела со мной в Испанию в качестве сопровождающего медработника, но на этом ее полномочия заканчиваются. Через пару часов у нее обратный рейс.

Я протягиваю ей руку на прощанье, чтобы она поняла, что все в порядке и она может уйти.

– Ох, да брось, – вздыхает медсестра и крепко обнимает меня, а я будто деревенею.

Мои первые объятья с тех пор, как… за последние семь месяцев.

– Ты такая юная, Эстелита, – шепчет она мне на ухо, – не разочаровывайся в жизни так скоро.