Хорошая литература всегда аналитична, только аналитика в ней оформляется в виде художественных образов. Потому она под действием внутренних закономерностей перешла от сатирической критики к осмыслению глобального бытийного противоречия. В русской литературе к ней с разных сторон подступались Лесков и Достоевский, Толстой и Л. Андреев, Горький и Тендряков. Но возможно (хотя и спорно) вершиной на этой стезе стал «Мастер и Маргарита» М. Булгакова. Он смело, и прямо таки вызывающе, пошел на парадоксальное скрещивание «божественного» и «инфернального» уже в экспозиции романа, когда Воланд выступил защитником Христа! Тем самым была обозначена некая потаенная проблема, что и вызвало понятное неприятие романа священнослужителями. Роман удивительно текуч, двойственен, не сводим е единому знаменателю, что не характерно для произведений даже с отрытым финалом. Обычно позицию автора понять не трудно, а тут – сплошной туман.

В чем собственно проблема, в которой преломился роман Булгакова? Если кратно…

Религия, как духовная идеологическая система, несет в себе идеал. Идеал отталкивается от идеи. Это, вроде бы, хорошо. Но хорошо, если идея верна, а идеал не ложен, и вместе они не ведут к идеологии, обосновывающей и защищающей антигуманизм. Как это произошло с инквизицией или современным использованием ислама радикал-фашистами. Значит, нужны критерии идеи, отсекающие ложные идеалы.

Достоевский и Мережковский абсолютизировали Христа, чтобы иметь Абсолют – истину в конечной инстанции. Богочеловеческую субстанцию, от которой можно вести эстетический отсчет понимания человеческого в человеке. Но Достоевский, имевший склонность доводить свои размышления до «конечного конца», то есть до своего диалектического отрицания, не даром заявил: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины.., то мне хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

Сама мысль-допущение о том, что Абсолют может оказаться не абсолютом, а частным случаем мироздания, есть ощущение многообразия и многомерности мира, который принципиально не сводим к одному единственному Абсолюту, равно как к одной религии, одной доктрине, одному философскому учению. Поэтому религиозные системы рождаются, возносятся над обществом, а затем умирают, когда перестают отвечать запросам эпохи, или эволюционируют, сохраняя внешнее подобие старому. Так по первому варианту произошло с верованиями вавилонян, египтян, эллинов, персов, ацтеков и т.д. Выжили лишь те религии, вроде индуизма, иудаизма, синтоизма, что сохранились народы их породившие, но при том они ныне сильно отличаются от первоначала. Они выжили, но это пока…

Показательно, что в мировой фантастике – хоть европейской, хоть американской, хоть японской – при описании будущего невозможно найти приметы современных религий. На космических кораблях и станциях вообще не молятся, и там нет священников! Никому в голову не пришло показать на космическом корабле икону или богослужение экипажа. В обществах фантазийного будущего нет ни христианства, ни ислама, ни любой другой современной конфессии. У фантастов не хватает фантазии представить, что современные религии выживут в просторах Вселенной!

Значит воцерковление не панацея, а компромисс. Чтоб голова не пухла от мыслей, а была ясная ясность. Пусть и на данный исторический момент… Однако такой компромисс стал не устраивать часть русской интеллигенции Нового времени, ибо предчувствие революционного апокалипсиса одних пугало, другие его желали, но хотели предуготовить новые образцы преображения человека. Можно вспомнить «богостроительство» Горького и Луначарского. Да и другие большевики-ленинцы не намного отставали от них. Только ту же задачу хотели решить без помощи «бога». Коммунисты мечтали о преобразовании общества и человеческого сознания в рамках атеизма, вместо религии предлагая новые, облагороженные, социальные отношения. Примеры – «Туманность Андромеды» Ефремова или «Полдень XXII век» Стругацких. Вышло же совершенно иное. И Мережковский смиряется с жизнью и принимает денежный грант от Муссолини и поддерживает Гитлера в его походе на СССР (правда недолго). Книжная мудрость, литературная метафизика была посрамлена практикой.