«Прыгай!» – взывает разум. «Прыгай, черт!» – умоляет организм. «Прыгай, сука!» – заклинает здравый смысл. «Прыгай, идиот!» – кричит криком подсознание. «Миленький!» – плачет в сердце Нюра. «Папка!» – кричит в мозгах Колька. Ну!!! Прыга-а-а-а-а-ай!!!

И Яшка прыгнул! Прыгнул. Под колеса. Под колеса своего же «газика». Телом своим, как бревном-препятствием, остановил-заклинил сползание машины в бездну. Просто и тупо. Лег под колеса – и всё. Всё! И заглох…

На Земле безжалостно маленькой жил-да-был человек маленький… Вытащили врачи Яшку с того света. Чудом, но спасли. Свинтили-собрали-склеили. Домна Ивановна – теща, мудрейший человек – выходила его своими травами-кореньями. И Нюра отогрела его своею любовью. Колька глазищами своими вернул его в реальность. Выползает иной раз Яшка-Геракл на завалинку со своим костылем. Шугает ребятишек. Щурится на солнце. Улыбается. Изредка отворачивает лацкан своего пиджака. Того самого, в котором еще Нюру из роддома забирал. И любуется. Любуется медалью.

Вручили ему тогда все-таки медаль в клубе после выписки из больницы! Специально его с женой из дома в деревню эту привезли на директорской «Волге». Рукоплескал ему весь многочисленный деревенский народ! Целовали-обнимали его спасенные доярки. Плакали в уголочке Нюра с Колькой. Сам Геракл стоял посреди сцены смущенный и красный, как кумач. Прицепил ему медаль на грудь какой-то важный чин из самого крайисполкома. Потом концерт.

Млеет Яшка на солнышке. Щурится. Перебирает пальцами медаль. И надпись на ней читает-перечитывает по сотому разу: «За спасение утопающих». Каких утопающих? От кого спасение? Эх-х-х. Всё у них, у Гераклов, не как у людей. Впрочем, какая разница, как эта медаль называется? Важно то, что есть поступок. Подвиг, если выражаться высоким штилем. Тринадцатый подвиг Геракла! А медаль… Маленькая медаль… Маленькая медаль для маленького человека всё же лучше. Пусть даже и за спасение утопающих. Всё же лучше, чем… Чем огромный памятник из мрамора в полный рост. Согласны?

За всю свою жизнь я помню всего лишь три случая, когда по вечерам в одно мгновение пустели дворы. И все эти случаи связаны с телепередачами. Первый случай, в начале семидесятых, это когда в эфир вышел легендарный фильм «Семнадцать мгновений весны». Помните, как становилось тихо во дворах в те вечера? Детвора и взрослые летели сломя голову к экранам телевизора, как только звучал голос Иосифа Кобзона. И если «Штирлициада» длилась две с половиной недели, то второй такой случай длился всего один вечер, но зато какой! Третье августа 1980 года. Да, вы правы! Это было закрытие московской Олимпиады. Тот самый вечер, когда мы все плакали, прощаясь с олимпийским Мишей. Помните те кадры? Слезы зрителей на трибунах Лужников. Проникающие в самое сердце голоса Татьяны Анциферовой и Льва Лещенко. И слеза, скатившаяся по мозаике, выстроенной из картонок. Я тогда, помню, молодой и шебутной, специально высунул в форточку голову, чтобы убедиться в пустоте улиц. Ни ребятни на качелях, ни бабулек у подъезда.

Ну а третий раз опустошение улиц происходило уже в конце восьмидесятых. Помните это «славное» время? С пустыми прилавками и талонами. С дичайшими очередями за водкой и бесконечными съездами. Время растерянности и время надежд. И единственной надеждой на светлое будущее у нас вдруг стал… Анатолий Михайлович Кашпировский! Помните такого? Помните его завораживающее «даю устаноуку»? Мы старались загодя переделать всей семьей свои дела. Усаживались у телевизора. И начиналось! Кто-то этому психотерапевту верил, кто-то нет. Но смотрели все. Потом всё это, как и любое другое поветрие, прошло и забылось, но… Лет через двадцать мне пришлось вспомнить об этом на полном серьезе. И, не поверите, самому побывать в роли знаменитого психотерапевта.